углом – собственно, под любым углом. Тетя Тина сказала, что умение посмеяться над жизнью – отменное качество. Я пошла к Эльфи во второе психиатрическое отделение.

Мы устроили тайный обед в палате у Эльфи. Мама сидела спокойно. Я ходила из угла в угол с сэндвичем в руке. Эльфи наблюдала за мной. Она сама съела, может быть, три кусочка, не больше. Она хмурила брови, ее волосы были растрепаны и напоминали воронье гнездо. Пока нас с мамой не было в отделении, к Эльфи приходил пастор из Ист-Виллиджской меннонитской церкви. Каким-то образом ему удалось уговорить медсестер пропустить его в палату. Он как-то узнал – вероятно, от тех людей, которых мы встретили в кардиологии, – что Эльфи лежит в больнице. Он сказал ей, что если бы она отдала свою жизнь Господу Богу, то не знала бы боли. Ей хотелось бы жить. Отказ от жизни – великий грех. Не помолиться ли им сообща за ее душу?

О Боже! – сказала я. Охренеть!

Эльфи в ярости, сказала мама, глядя в упор на сестру. Правда? Мама сидела прямо в лучах солнца, пробивавшегося сквозь зарешеченное окошко, – в золотом ареоле, излучавшем тепло. Ей хотелось, чтобы Эльфи продемонстрировала свою ярость, чтобы она высказала все, что думает об этом пасторе, вербально разорвала его в клочья – даже теперь, когда он ушел.

И что ты ему сказала? – спросила я у Эльфи. Надеюсь, послала его подальше. Надо было кричать, чтобы его привлекли за домогательства.

Йоли, сказала мама.

Нет, ну а что?

Я прочитала ему стихотворение, сказала Эльфи.

Я слегка растерялась. Стихотворение? Надо было его задушить собственными трусами!

Стихотворение Филипа Ларкина, сказала она. У меня нет трусов. У меня их отобрали.

Прочтешь его нам? – попросила мама. Эльфи застонала и покачала головой.

Да ладно, Эльфи, сказала я. Мне интересно послушать. Он знал, что это Ларкин?

Ты с ума сошла? – сказала мама.

Давай, Эльфи. Мы ждем.

Зачем нам дни? – спросила Эльфи.

В каком смысле? – не поняла я.

Мы в них живем.

Что? – снова не поняла я.

Тише, Йоли, сказала мама. Это стихотворение. Дай ей договорить.

Они приходят, будят нас

Из раза в раз.

Они нужны для счастья:

Где еще

Нам жить?

Где, как не в днях?

Я сказала: Круто, Эльфи. Мне нравится.

Йоли, мама укоризненно покачала головой. Ты можешь минуточку помолчать? Там есть еще и вторая строфа. Продолжай, Эльфи. Мы слушаем.

А в поисках ответа на вопрос

Священник с доктором

В одеждах длиннополых

Бегут через поля.

Круто, повторила я. И что он на это сказал?

Ничего, улыбнулась Эльфи.

Ты расскажи, почему ничего, проговорила мама. Ее буквально трясло от смеха. Она зажимала ладонью рот.

Потому что к концу стихотворения я разделась, сказала Эльфи. Совсем. Догола.

Он очень быстро ушел, сказала мама.

Умом поехать, сказала я. Боже, это прекрасно! Охренеть и не встать!

Я пыталась быть такой же, как ты, сказала Эльфи. Есть с кого брать пример.

Да ладно, Эльфи. Зачем тебе брать с кого-то пример? Ты просто невероятная! Я тихо хренею!

Йоли, сказала мама. Прекращай сквернословить. Теперь понятно, от кого Нора и Уилл научились плохому.

Стриптиз под Ларкина, сказала я. Офигеть.

Наконец мама напомнила мне, что у меня есть дела, – о да, мой развод! – так что мне пора ехать, а она еще немного побудет с Эльфи и вернется домой на такси. По пути к лифтам я остановилась поговорить с медсестрой и попросила ее не пускать к Эльфи никого, кроме членов семьи.

Ее ведь не выпишут в ближайшее время? – спросила я.

Конечно, не выпишут, ответила медсестра. С учетом всего, что случилось, она здесь пробудет какое-то время. И кстати, мы к ней не пускали того человека. Он заявил, что он – ее пастор, и прошел прямо в палату, не спросив разрешения. Извините, пожалуйста. Мы проследим, чтобы такого больше не повторилось.

Я подумала: Боже мой, медсестра извиняется! Где сдох медведь? Ничего страшного, сказала я, Эльфи с ним разобралась. Но, пожалуйста, не отпускайте ее домой.

Не отпустим, сказала она. Не волнуйтесь. У нее были добрые, ясные, глубоко посаженные глаза. В эти глаза я могла бы смотреть до конца своих дней.

Спасибо, сказала я. Потому что сейчас за ней некому присмотреть. Ее муж в отъезде, и ее нельзя оставлять дома одну.

Этот мотив стал рефреном в моей семье. Мы были как хор в древнегреческой трагедии. Сколько еще раз мне придется умолять сотрудников больниц не отпускать мой народ? Мы с Эльфи умоляли врачей в Ист-Виллиджской больнице не отпускать папу домой, но его все равно отпустили, а потом он ушел навсегда. Для себя мы – семья, а для врачей – просто работа. Они заняты тем, что упихивают в один день столько приемов, сколько можно впихнуть, чтобы оплатить себе следующий отпуск на Пиренеях. Медсестра уверила меня, что Эльфи точно не выпишут в ближайшее время. Николас уже с ней говорил, она знает, что он уехал в Испанию, так что Эльфи пробудет в больнице как минимум до его возвращения. Я еле сдержалась, чтобы ее не обнять и не сказать ей, что я ее обожаю.

На выходе из больницы я проверила сообщения в телефоне. Дэн жутко злился на Нору. Она взломала его электронную почту и сделала массовую рассылку по всем контактам – с объявлением, что он гей, и ему очень приятно наконец сказать правду, и он надеется, что его знакомые все поймут, и между ними ничего не изменится. Дэн не обвинял меня напрямую, но по тону его сообщения было ясно, что это я виновата, что наша дочь выпила лишнего и сделала «плохой выбор».

По ВСЕМ почтовым контактам, написал он. В том числе по рабочим. Опозорила меня перед всеми. И ей смешно. Она даже не извинилась. Дочка вся в маму.

Я написала в ответ: А ты правда гей?

Он написал: Тебе сколько лет? Тринадцать?

Я написала: И что за рабочие контакты? Ты где-то работаешь?

Он написал: Это не связано с родео, так что ты вряд ли поймешь.

Я написала: Может быть, она злится, что ты вечно торчишь на Борнео? Как там твой серфинг? И сразу же отключила прием сообщений.

Я загуглила: может ли написание романа тебя убить? Ничего полезного не нашлось. Я примчалась к офису моего хипстера-адвоката (у него было проколото ухо, он носил эспаньолку и жил в Уолсли, в том же районе, что и Джули), не смогла открыть дверь у водительского сиденья, чертыхнулась, выбралась из машины через пассажирскую дверцу, пулей влетела в приемную и объявила, что у меня ровно четыре минуты на подписание всех бумаг и ничто не доставит мне большей радости, чем нацарапать мое дурацкое имя на трех экземплярах этого конкретного документа. Я вынула из кошелька свою карточку Visa. Давайте я заплачу прямо сейчас, и