Св. Иоанна[236] от погибели в кипящем масле, кто вывел трёх отроков[237]невредимыми из огненной печи, Он знает и поможет тем, кому Он пожелает помочь. И то, что происходит с людьми сейчас, произойдёт и в день последний, когда Бог рассудит по вере и по суеверию людскому. Кто, как ни Бог единый, может излечить болезнь? Человек взывает к духам, с тем же успехом он может взывать к растениям. Один лишь Бог может вносить изменения в тело – посему следуйте Ему неуклонно. Духи бессильны до тех пор, пока Бог не примет решение и не прикажет. Так что абсолютно нереально полагать, что сочинённые персонажи могут проявлять или дружелюбие, или враждебность».

Далее он напоминает нам, что от света и могущества природы проистекает сбережение тела и что только они могут быть пригодны, если мы веруем в Бога.

«По этой причине мы должны неуклонно следовать Божественному свету и ни на шаг не отступать от нашей веры в Него и тем самым укреплять себя в вере. Посему остерегайтесь тех, кто называет себя Апостолами и, тем не менее, пребывает во грехе. А также остерегайтесь тех, кто принимает свой собственный дух за Святой Дух, кто вожделеет разрушить то, что не может быть разрушено. Ибо их самонадеянные главари ответственны за те секты, которые цепляются за единичный догмат веры, сформулированный Апостолами ясно и понятно, и объявляют его наиважнейшим и комплексным, как это происходит у баптистов[238], Богемских братьев[239] и тринитариев[240]».

Нет сомнений, что в рвущихся из сердца предостерегающих словах, которыми он завершает „Opus Paramirum“, мы слышим голос, не принадлежащий ни колдуну, ни шарлатану, но человеку, убеждённому в своей вере в Бога, чей промысел человеческая жизнь должна или подтвердить, или быть уничтоженной.

Мистиком Парацельс определённо был. Свою духовную философию он вывел из раннего знакомства с неоплатонизмом. Она строилась на единении с Богом – такого рода единении, откуда дух человека черпает максимально возможное могущество, чтобы преодолевать дух порока, постигать тайны, находить сокрытый чудо-эликсир природы, познавать добро и различать зло, жить, не отступая от твердынь духа; чтобы проникать испытавшим озарение взором сквозь туманы и пыльные бури софистски надуманных и необоснованно навязанных богословских и этических доктрин к Божественным высотам, где пребывают знания, истина и добродетель. Он находил руку Бога повсюду в природе – в недрах гор, где находятся металлы в ожидании Его воли; в небесном своде, где «Он движет солнцем и звёздами»; в реке, обогащённой Его дарами в виде пищи и питья для человека; в зелёных полях и лесах, где из земли пробиваются мириады несущих благо трав и плодов; в родниках, которые изливают Его целительные дары в лона долин. Он представлял себе землю как творение ручной работы Бога, и оно Ему дорого и любимо.

Профессор Штрунц писал о Гогенгейме как о личности, наделённой движущей силой новой эпохи:

«В нём проявились могучие свойства интеллекта, редкостная зрелость которого превратила констатацию научных проблем в живые человеческие слова, и ему мы обязаны представлением о культурном человеческом сообществе, основанном на христианском и гуманистическом благочестии и вере, и эти атрибуты мы с полным основанием можем считать фундаментом его учения как в отношении проявленного, так и в отношении духовного. Его беспокойная жизнь никогда не лишала его того чарующего обаяния, которое время от времени вспыхивало бессмертными искрами его духа, подобными золотому солнечному сиянию – теми предвидениями, которые были свойственны этому вдохновенному певцу природы. И всё же лишь немногие его современники осознавали, подобно ему, возможность совершения неисчислимого множества открытий посредством эмпирико-индуктивного метода. В натурфилософии Коменского[241], личности высоко духовной и одарённой, во многом напоминающей нам Парацельса, пульсирует то же состояние чарующей радости познания природы, которое повествует людям о возникновении и уходе, о действии и покое, и открывает совершенную фармакопею природы, в которой мы читаем о Боге и Его вечной жизни. Изначально не внутри себя будет искать человек проявление единства максимально возможного человеческого сознания, но в самой природе, где Бог направляет, разум разъясняет, а чувства свидетельствуют. Остаётся ли в нашем интуитивном распознавании что-либо, чего разум изначально не предполагал? Чем ближе наш разум к чувственному восприятию, тем более убеждённым в понимании и более быстрым в постижении сути явления он будет; и чем далее наш разум отклоняется от зерна чувственного восприятия, тем многочисленнее будут ошибки и бесплодные фантазии… Парацельс обладал тонким восприятием художника и мышлением математика, что проявлялось в сочетании законов природы с законами микрокосма, то есть человека с его сознанием, его чувствами и его желаниями. Тонкое эстетическое восприятие оказалось тем дерзко переброшенным мостом между Парацельсом-человеком и прозорливым исследователем окружающей действительности, невиданным прежде виадуком, опиравшимся на траверсы новой человечности, на Возрождение. Именно по этому виадуку продвигалось вперёд возрождение мира, одним из величайших архитекторов которого был Парацельс. Это была платформа духовного продвижения, получившая дальнейшее развитие в лице Джордано Бруно, поэта, философа, художника и ученика у природы. Парацельс считал свою религию связанной именно с ней теснейшими узами. Природа со всем её неизмеримым богатством и красотой, с её вечным многообразием и соответствием законам была для него вратами в медицину, так же как любовь ко всем, кто много трудится и страдает под тяжким бременем невзгод, кто пребывает в великой благотворительной лечебнице Бога на земле, являлась для него тем проводником, который открывает сокровищницу тайн природы. Мир Франциска Ассизского[242] и Генрих Сеузе[243] распахнул перед ним свои объятия: вновь солнечный свет благодатно излился на землю, вновь дух, устремлённый к Богу, и глубокая любовь к природе слились воедино с полётом мысли целеустремленного человека. Не только тот Св. Франциск с его нежной любовью и праведной бедностью, святой, который разбудил славную весну ненасильственного католицизма – нет, но также и тот Франциск, который воспевал Гимны Солнцу, вновь встаёт перед нами. Так как же такому человеку, как Парацельс, не избежать соприкосновения с мистицизмом, когда его влияние испытал даже известный Лютер?.. Любовь к природе, подобно волне, покатилась от Парацельса и достигла людей грядущих времён, таких как Коменский и Ван Гельмонт[244]. Они также со знанием дела отдавались исследовательской работе, и им была знакома милая сердцу чистая трель радости познавания Божественных законов. Парацельс был исполнен именно такого благоговения, каким мы ныне восхищаемся в античных мистиках. Он противостоял рационализму и всяким надуманно-причудливым явлениям показной набожности. Он видел Бога в природе так же, как он видел Его в микрокосме, и был поражён отблеском божественного света.