– А почему не я! – обиженно протянул Генка. – Почему Пашка?

– А потому! – резко оборвал его начальник. – Каждому свое! Пашка единственный в отряде, кто хорошо владеет пилой! И лесину уложит туда, куда надо, а не на палатку! Тебе же дай – так ты почище урагана покалечишь все! Ладно, ребята, все ясно. За дело! Зина, мы к вечеру придем ужинать! Все, ребята, по местам!..

Обойдя вокруг стана, Герман Васильевич и Пашка осмотрели лес. Паруся высокими макушками и сильно раскачиваясь, остроконечные ели угрожающе поднимали корневищами тонкий слой дерна поверх каменистой земли, готовые завалиться в любую минуту. Оставаться в стане действительно было опасно. И, как бы подтверждая это, к вечеру прихлопнуло еще одну палатку.

На ночь в стане остались Герман Васильевич и Пашка. Сквозь сон Пашка с беспокойством прислушивался к шуму и треску в тайге. Где-то недалеко что-то ухало и трещало, иногда будто кто-то дико хохотал, обезумев от страха… В середине ночи какая-то сила плавно подняла Пашку, а затем резко бросила вниз… Он услышал треск топчана под собой, а в следующую секунду куда-то покатился, беспомощно спутанный в спальнике по рукам и ногам…

Услышав рядом треск, из своей палатки выскочил Герман Васильевич. Полоснув карманным фонариком по соседним палаткам, он увидел разбитую палатку Пашки и бросился к ней.

– Пашка, где ты?! – крикнул он, подбегая к палатке, развороченной вздыбившимся корневищем.

– Здесь я, здесь! – донеслось откуда-то снизу.

– Жив?!

– Да!.. Темно, посвети! Запутался я!..

Герман Васильевич залез под корневище и, потянув на себя спальник, вытащил наверх Пашку.

– Ух ты! – вырвалось у Пашки, он громко рассмеялся: – Ха-ха-ха! Во перепугался! Это же надо!

Осмотрев палатку, они были удивлены тем, что она оказалась почти целой. Падая, ель разворотила и порвала у нее один угол, через который и выкатился наружу Пашка.

– Может, пойдешь ко мне? – предложил Герман Васильевич.

– Не-е, лучше здесь, надежнее! – отказался Пашка. – Фронтовики говорят: дважды в одно место снаряд не попадает! А у тебя – бабка еще надвое сказала!

– Ну, смотри. Пока – до утра.

Ветер продолжался трое суток, просеками вываливая целые участки леса. На четвертые сутки он пошел на убыль и вскоре стих, оставив по тайге множество завалов.

* * *

Вечер выдался прохладным и тихим. Юлька и Пашка незаметно исчезли с посиделок у костра, словно растворились в темноте таежной глухомани. У костра никто даже не заметил, в какой момент они скрылись, а заметив, знали, что это надолго. Куда они ушли, об этом знал только один Пират. Но тот лежал у костра и помалкивал, так как за чрезмерное любопытство уже получил от Пашки нахлобучку, обиделся и, обычно таскаясь за ним всюду, в такие вечера оставался в стане.

Пашка и Юлька перебрались на другую сторону ручья и устроились под огромной елью напротив глинистого обрыва. Под разлапистыми ветками было тепло, сухо и уютно. Здесь они могли побыть наедине, избавиться от докучливого общества Генки, который каким-то внутренним чутьем угадывал, куда они уходили. Только на это место нюх подводил его. Пират оказался дотошнее, один раз приплелся за ними и напугал, подойдя тихо и незаметно в темноте. За это Пашка и дал ему нагоняй.

Пашка целовал Юльку, она смеялась, а где-то неподалеку, негромко журча и перекатываясь через валежины, куда-то спешил торопливый ручей. Слышалось потрескивание ночных насекомых, какие-то шорохи и непонятные звуки тайги, которая жила своей особой ночной суетой.

– Павлик, давай поедем на Байкал? После, как у меня закончится практика… Хорошо? Вдвоем.

– Да-да, обязательно! Герман Васильевич отпустит, поймет и отпустит, – восторженно зашептал Пашка, представив, как это все произойдет: они вдвоем на озере, а потом оттуда вместе вернутся домой.

– Байкал! – с придыханием произнесла Юлька. – Знаешь, я всю жизнь мечтала увидеть его… И вот, наконец-то… Ты только вслушайся: Байка-ал! – повторила она громким шепотом, словно кого-то звала. – Сколько в одном этом слове! Как эхо – о чем-то далеком, прекрасном…

Юлька продолжала шептать еще что-то, как будто грезила наяву. А он слушал и не слышал ее, только видел странно блестевшие глаза и расплывчатым пятном бледное, красивое лицо. В такие минуты она была чужой и непонятной, и ему становилось не по себе, как обычно бывает рядом с тихим душевнобольным. Знаешь, что это безобидное существо, а все равно боишься – не самого человека, а темноты в нем… И у него мелькнула и тут же исчезла непрошеная мысль, что он ей не нужен, а нужна только вот эта мечта. И ей, видимо, было бы все равно, кто будет рядом с ней, лишь бы он разделял ее мечту. Эта мысль легонько кольнула его в сердце, прошла, но не забылась. Рядом с ней он не мог ни на чем долго сосредоточиться или задуматься. С Юлькой всегда было приятно, легко и бездумно…

– Не надо, не надо, Павлик, – тихонько шептала она, то прижимаясь к нему, то отстраняясь. – Ну… Сегодня нельзя, Павлик, нельзя… Тебе меня не жалко!.. Только ты, ты хочешь, и все…

– Юлька, ты меня не любишь!..

– Зачем так, Павлик?.. Подожди, подожди, я сама… Не спеши… О-о! Павлик, Павлик!..

Под утро стало совсем холодно. Пашка накинул на плечи Юльки телогрейку, завернул, как младенца, притянул к себе и, целуя, почувствовал на губах горький привкус слез. Юлька прижалась к нему и стала простой и понятной. Затаив дыхание, она смотрела на него своими темно-зелеными глазами и, улыбаясь, плакала, как, наверное, могут только одни женщины…

В лагерь они вернулись поздно, когда уже появилась предрассветная серость пасмурного утра.

Пашка проводил Юльку до ее палатки.

– Тсс! – шепнул он ей. – Тихо…

Однако Юлька не удержалась – тихонько хохотнула, словно просигналив в эфир, что она здесь, пришла. Она была неисправима, она была Юлькой.

Изящным плавным движением упругих плеч она скинула ему на руки телогрейку, дурашливо чмокнула его в нос, шмыгнула в палатку, где жила с Викой… И там о чем-то тихонько зашептались.

Пашка некоторое время, прислушиваясь, постоял у их палатки, затем улыбнулся и пошел к себе.

* * *

Над станом истерично вскрикнул магнитофон, заглушая шум монотонного дождя, обрушился на притихшую тайгу визгом металлического чрева, распугивая далеко вокруг все живое.

Под тентом, около очага, на маленьком пятачке, танцуя, неуклюже топтались пары. Чавкала грязь, было темно и сыро, но на это никто не обращал внимания.

Юлька прижалась к Пашке и затихла, изредка взглядывая на него снизу вверх.

– Павлик, может, не пойдешь? – робко попросила она его.

– Юльчик, мы уже договорились!

– Побудь со мной, хотя бы эти дни, не уходи, – тихо сказала она. – Мне что-то не по себе. Сон я видела – плохой, очень плохой.