– Ты снам веришь? – удивленно посмотрел он на нее, стараясь заглянуть в темноте в ее глаза.

– Нет. Но этот был особенный. Такой яркий, как правда… Знаешь, я даже испугалась… Будто иду куда-то, иду, иду и все не могу никуда прийти. И все время одна. Кругом люди, стоят, смотрят, но никто не хочет подойти ко мне. Я делаю шаг в их сторону, а они вежливо расступаются. И снова я одна. А куда иду – там темно, оглянусь назад – тоже темно. Светло только вокруг меня. И я как на сцене… А они смотрят и чего-то ждут от меня. Но что, я сама не знаю. И молчат, будто проверяют: догадаюсь или нет. Они вроде бы все добрые, незлые. Да это-то еще хуже, так как все равно чужие. Добрые, но чужие. А мне страшно!.. Умереть не дадут, но и чужими не перестанут быть. Это ужасно! Лучше пускай чужой и злой!.. Да-да, помогут, но как какой-нибудь морской свинке или хомячку. Накормят, а ласки, счастья – не дадут…

– Что за чушь – выброси из головы! – воскликнул Пашка и столкнулся, в танце, с Генкой и Викой.

– Пашка, меняем дам! – радостно закричал Генка и, подхватив Юльку, сунул ему Вику.

– Ты что такой серьезней? Поссорились? – хихикнула Вика. – Милые ссорятся – только тешатся!

У Пашки даже заныли зубы от одного ее вида и непробиваемых банальностей, которыми она была напичкана.

– Да нет, – нехотя ответил он.

– Что же тогда?

– Да так… Хочет, чтобы я был с ней, не ходил с дядей Лешей на Тагул.

– Пашка, ты не смотри, что она хохотушка. Это у нее внешнее…

– Знаю, – буркнул Пашка, продолжая топтаться с Викой в грязи под тентом, выделывая при этом странные телодвижения, чтобы не поскользнуться.

Дождь усилился, и под ногами сильнее зачавкала грязь. Ритмично всхлипывая, горласто кричал магнитофон…

– Ну как, может, останешься? – опросила Юлька, когда они снова оказались вместе, и, помолчав, добавила:

– Не нравится мне твой дядя Леша. Не ходи с ним. Я прошу тебя!

– Почему? Он же не такой, как кажется! Он, как младенец. Ты погляди – его бичи обирают в поселке, когда он приходит с Тагула с рыбой. А он этому даже рад, – улыбнулся Пашка, вспомнив добродушное, как у лошади, лицо своего связчика.

– Да, да, ты сейчас с ним, потом с кем-нибудь другим. И так всегда. А я? Я останусь одна! Я же тебе нужна только на время, пока рядом нет какого-нибудь дяди Леши!..

– Ну что ты, Юльчик! Зачем так? Ты же умница, пойми, я не могу все время сидеть возле тебя!

– Потом, может быть, а сейчас останься! Не ходи. И знаешь, твой дядя Леша странно смотрит на меня! Как будто в душу заглядывает…

– Глупости это, Юльчик! Он обычный мужик. Ну, разумеется, бывалый таежник. А тайга, она хорошо учит. Он многое нутром чует, на собственной шкуре испытал…

Юлька не понимала, почему Пашку тянет к этому старому, некрасивому и всегда грязному человеку. Не понимала она также, что они нашли там, на глухой таежной реке, где всегда одиноко и тревожно. И, не поимая, испугалась, что таежник оказался ближе Пашки, чем она. А с этим она смириться не могла, тут она уступать не хотела. Ей казалось, что уже сейчас Пашка тяготится ею и легко оставляет ради никчемной рыбалки с каким-то первым попавшимся мужиком…

Пашка же защищал дядю Лешу, своего дядю Лешу, каким он знал его. И его сильно задело, что таежника приходится отстаивать в первую очередь перед Юлькой – его Юлькой.

– Вот Генка говорит, что остался бы, если бы я попросила, – сказала Юлька, как будто думая вслух.

– Да нет, я пойду! – вспылил Пашка, услышав про Генку. – Я же не прошу тебя: сделай ради меня то или это!

– А я прошу, прошу, слышишь, прошу! – вскрикнула Юлька, которую больно резанули по сердцу слова Пашки, и она сразу будто завяла с жалкой улыбкой на лице. – И врешь ты, Павлик, все врешь, что поедешь со мной на Байкал и еще куда-нибудь, куда я захочу! Врешь! Все врешь! – вдруг резко бросила она в лицо Пашке, и на мгновение ее лицо исказилось злобой, от которой у Пашки зашлось дыхание, словно он с ходу бухнулся в ледяную воду таежного ручья.

Внезапно усилившийся дождь обрушился на тент, заглушил вопли магнитофона, голоса и смех.

* * *

Днем на Тагуле было пусто и тоскливо. Дядя Леша и Пашка, отдыхая, сидели у воды на больших валунах, ловко вспарывали ножом хариусов, посыпали их солью и ели сырыми.

– Хорошо-то как, а! – вздохнул Пашка, щурясь от ярких солнечных бликов, отражающихся от воды. – Ну, что еще нужно человеку, дядя Леша?

– Много, – нехотя ответил тот. – Особливо вам, городским… Вон, глянь, хотя бы тем, – кивнул он в сторону реки.

Пашка посмотрел туда, куда показывал таежник, и увидел, как из-за поворота реки, пройдя шиверу, показался большой надувной резиновый плот, на котором маячило несколько фигур.

– Туристы… – пренебрежительно буркнул таежник.

Стремительно протянув по шивере плот, река плавно вынесла его к берегу, на котором сидели рыбаки.

– Эй, на берегу! – донеслось с плота. – Пороги далеко?..

Дядя Леша лениво посмотрел на них, раздумывая, отвечать или нет, нехотя крикнул:

– Там водопад! – и неопределенно махнул рукой куда-то вниз по реке.

Ничего не поняв, туристы озадаченно посмотрели на рыбаков. Пашка ухмыльнулся, заметив их вытянувшиеся физиономии, крикнул:

– Ниже порог – километрах в пяти!

– Спасибо! – эхом отозвались с реки.

– Баловство это, – проворчал таежник, хмурым взглядом провожая плот. – Непрошеные люди… Легкой дорога стала теперь сюда. Таежных законов нет. Полетели в тартарары. Нет более надежности и в тайге.

Пашка молча развел руками, красноречиво давая понять, что на это ему нечего сказать. К тому же ему не хотелось сейчас ни о чем говорить. Странное состояние накатило на него и исчезло. Вот только что, минуту назад, на реке появились люди. В общем-то, чужие, незнакомые. Но от этого река как-то сразу перестала быть глухой, заброшенной и унылой. Она преобразилась, стала осмысленной, понятной, даже близкой. И от этого появились уверенность и спокойствие. Но туристы уплыли, а вместе с ними исчезло и спокойствие.

И Пашке показалось, что во взгляде таежника тоже мелькнуло что-то похожее на тоску. Но тоску человека, привыкшего к одиночеству и уже не представляющего себе иной жизни. Видимо, и дядю Лешу изредка мучит старая заскорузлая тяга к людям, вспоминаются молодость и друзья, которых постепенно всех отобрала жизнь.

О том, что он сам браконьерствует, дядя Леша прекрасно осознавал. Но если бы ему сказали, что он браконьер, то он искренне обиделся бы, так как не понимал, кто и почему может запретить ему ходить в тайгу, охотиться и рыбачить. У него было древнее, как мир, представление о тайге, о том, что она ничья и никому не принадлежит.

– Ну, я к шалашу, – сказал таежник.