«Я питаюсь манной небесной», – сказала она медиумам на прошлой неделе. Но сегодня, как заметила Либ, это прозвучало по-другому, в прошедшем времени: «Четыре месяца я питалась манной небесной». Анна начала пост четыре месяца назад, в апреле, и существовала за счет манны – какой бы тайный способ питания под этим ни подразумевался – вплоть до приезда сиделок.

Но нет, это не имеет смысла, поскольку последствия полного голодания проявились бы не позже чем через два дня. Либ не заметила такого ухудшения, пока Берн не обратил на это ее внимание в понедельник второй недели. Неужели ребенок только на седьмой день почувствовал слабость?

Либ пролистала свои записи – ряд телеграфных сообщений с отдаленной линии фронта. Все дни первой недели не отличались один от другого, пока…

Отказалась поздороваться с матерью.

Она всматривалась в аккуратно написанные слова. Утро субботы, шесть дней надзора. Совсем не медицинская запись. Либ записала это только потому, что произошло необъяснимое изменение в поведении ребенка.

Как могла она быть настолько слепой?

Не просто приветствие дважды в день, а объятие, во время которого крупная костистая фигура женщины заслоняла лицо ребенка. Поцелуй большой птицы, кормящей своего птенца.

Нарушив правило мисс Н., Либ разбудила девочку.

Анна заморгала, заслоняясь от яркого света лампы.

Либ прошептала:

– Когда ты питалась манной, кто… – Не «кто давал ее тебе», потому что Анна скажет, что манна была от Бога. – Кто приносил ее тебе?

Она ожидала сопротивления, отрицания. Какой-нибудь замысловатой выдумки об ангелах.

– Мама, – пробормотала Анна.

Неужели девочка всегда была готова сразу ответить откровенно на поставленный вопрос? Если бы Либ не относилась столь высокомерно к религиозным легендам, она обратила бы больше внимания на то, что ребенок пытался ей сказать.

Она вспомнила то, как Розалин О’Доннелл входила бочком для приветствий утром и вечером, улыбаясь, но почему-то молча. Такая говорливая в другое время, но только не в тот момент, когда приходила обнять дочь. Да, у Розалин рот всегда был плотно закрыт, когда она наклонялась обнять дочь.

Либ пододвинулась ближе к маленькому уху:

– Она передавала это из своего рта в твой?

– Святым поцелуем, – кивнув, произнесла Анна без тени смущения.

На Либ накатил приступ гнева. Значит, мать пережевывала пищу на кухне, потом кормила Анну на глазах у сиделок, дважды в день насмехаясь над ними.

– Какая манна на вкус? – спросила она. – Как молоко или каша?

– Божественная… – сказала Анна, как будто ответ был очевиден.

– Она говорила тебе, что манна упала с небес?

Вопрос, казалось, смутил Анну.

– Манна такая и есть.

– Кто-нибудь еще знает? Китти? Твой отец?

– Пожалуй, нет. Я никогда им не говорила.

– Почему? – спросила Либ. – Мама запрещала тебе? Угрожала?

– Это личное.

Тайный обмен, слишком священный, чтобы быть облеченным в слова. Да, Либ могла себе представить женщину с сильным характером, уговорившую на это свою девочку. В особенности такую девочку, как Анна, выросшую в мире тайн. Дети всецело доверяют взрослым, в руки которых они вверены. Началось ли кормление в одиннадцатый день рождения Анны или постепенно возникло задолго до этого? Был ли это ловкий трюк, когда мать, прочитав дочери библейскую историю про манну, смутила ее мистическими подробностями? Или же обе стороны привнесли в эту убийственную игру нечто невыразимое? В конце концов, девочка умнее матери и более начитанная. В каждой семье есть свои особенности, которые чужому распознать невозможно.

– А почему ты рассказала мне? – допытывалась Либ.

– Вы – мой друг.

От этих слов девочки сердце Либ затрепетало.

– Ты больше не кушаешь манну, да? С субботы?

– Мне она не нужна, – ответила Анна.

«Разве я не кормила ее, пока она позволяла мне?» – причитала тогда Розалин. Либ услышала в этом печаль и раскаяние женщины, но все же не поняла до конца. Мать водрузила Анну на пьедестал, чтобы дочь светила миру, как путеводная звезда. Она, разумеется, намеревалась сохранить дочери жизнь с помощью этого тайного источника пищи. Но сама Анна положила этому конец по прошествии одной недели надзора.

Имел ли тогда ребенок представление о последствиях? Понимает ли она это сейчас?

– То, что твоя мать выплевывала тебе в рот, – говорила Либ нарочито грубо, – это еда, приготовленная на кухне. Эти порции кашицы сохраняли тебе жизнь все эти месяцы. – Она замолчала, ожидая реакции, но глаза девочки смотрели рассеянно.

Либ схватила ее за распухшие руки:

– Твоя мама лгала, разве не понимаешь? Тебе нужна еда, как любому другому. В тебе нет ничего особенного. – Слова получались неправильными, обидными. – Если не будешь есть, то умрешь, дитя.

Анна посмотрела прямо на нее, потом с улыбкой кивнула.

Дежурство

смена, изменение

рабочие часы

средство для достижения цели

решительный шаг, начало

В четверг вовсю палило солнце, августовское небо было нестерпимо голубым. Когда Уильям Берн в полдень вошел в столовую, Либ сидела в одиночестве, уставившись в миску с супом. Подняв взгляд, она сделала попытку улыбнуться ему.

– Как Анна? – спросил Берн. Он сел напротив Либ, касаясь коленями ее юбки.

Либ не смогла ответить.

– Если вам не уснуть, надо подкрепить силы, – кивнул он на ее миску.

Либ подняла ложку, которая издала скрежещущий звук. Она почти донесла ложку до рта, но потом опустила в миску.

– Рассказывайте. – Берн наклонился к ней через стол.

Либ отодвинула миску. Поглядывая на дверь – нет ли дочери Райана, – она рассказала про «манну небесную», подносимую под видом объятия.

– Господи! – изумился Берн. – До чего же наглая эта женщина.

О, какое облегчение почувствовала Либ, излив ему душу.

– Плохо, что Розалин О’Доннелл заставила ребенка существовать на двух глотках в день, – сказала Либ. – Но в последние пять дней Анна отказывается принимать «манну», и ее мать не сказала ни слова.

– Полагаю, она не говорит этого из боязни, что ее осудят.

Либ растерялась:

– Вам пока нельзя это печатать.

– Почему нельзя?

Как Берн может спрашивать?

– Я в курсе, что суть вашей профессии в разглашении всё и вся, – съязвила она, – но сейчас самое главное – спасти девочку.