Подручные Микелетто встали в ряд. Каждый по очереди подходил к нему и получал одинаковый костюм – одеяние, которое носили римские легионеры во времена Христа. Эцио заметил, что сам Микелетто был в костюме центуриона.

Когда все разошлись, чтобы надеть костюмы, для ассасина настала пора действовать. Он выдвинул клинок, впрыскивающий яд, и принялся за дело. Оружие, воссозданное Леонардо, действовало безотказно. Головорезы умирали без единого вздоха. Союзники Эцио снимали с них костюмы и оттаскивали тела подальше.

Поглощенный разглядыванием своего наряда, Микелетто и не догадывался, что люди в костюмах легионеров – вовсе не его подручные. Как ни в чем не бывало он повел их в направлении Колизея. Эцио неслышно двинулся следом.

Сцена была воздвигнута на развалинах древнеримского амфитеатра, где со времен императора Тита bestiarii[96]сражались в смертельных поединках друг с другом и со множеством диких зверей. Со временем бои гладиаторов потеснило новое зрелище, когда на растерзание львам бросали первых христиан.

Вокруг царил сумрак. Сцену освещало колеблющееся пламя сотен факелов. Для зрителей соорудили деревянную трибуну со скамейками. Все места были заполнены. Затаив дыхание, зрители смотрели пьесу о страстях Христовых.

– Я ищу Пьетро Бенинтенди, – объявил Микелетто, показывая привратнику какую-то бумагу.

– Синьор, Пьетро сейчас выступает на сцене, – ответил тот. – Но вас проводят туда, где вы сможете его дождаться.

Микелетто повернулся к своим «спутникам»:

– Слушайте внимательно. На мне будет этот черный плащ с белой звездой на плече. Прикрывайте меня и ждите, когда Понтий Пилат прикажет центуриону нанести удар копьем. Это будет сигналом.

«Я должен успеть к Пьетро раньше Микелетто», – подумал Эцио, входя вместе со всеми в Колизей.

На сцене были воздвигнуты три креста. Аудиторе видел, как его новобранцы встали там, где велел Микелетто. Сам Корелья отправился за кулисы.

События пьесы приближались к развязке.

– Боже, Боже, почему Ты меня оставил? – вопрошал висящий на кресте Пьетро.

– Слышите? – ехидно произнес актер, игравший фарисея. – Илию[97]зовет! Надеется, что тот его спасет!

Актер, одетый римским легионером, обмакнул губку в уксус и насадил на острие копья.

– Посмотрим, явится ли Илия сюда.

– Жажду! – кричал Пьетро. – О сколь велика моя жажда!

Легионер поднес губку ко рту Пьетро.

– Больше ты не возжаждешь, – сказал другой фарисей.

Пьетро поднял руку.

– Боже Всемогущий во всей славе Твоей, – с пафосом произнес он. – Никогда и ни в чем не отступлю я от воли Твоей. Душу свою Тебе вручаю. Возьми же ее, Господи, в длани Твои. – Пьетро глубоко вздохнул. – Consummatum est![98]

Его голова свесилась на грудь. Христос «умер».

По сигналу на сцену вышел Корелья. Под наброшенным черным плащом сверкали доспехи центуриона. По-видимому, актера, который изначально должен был играть эту роль, постигла участь большинства жертв Микелетто.

– Свидетельствую властям, – громким, самоуверенным голосом начал приспешник Чезаре, – то был воистину сын Бога Всемогущего. Иначе и быть не могло. Когда возопил он, понял я: исполнил он пророчество. Он – Сын Божий.

– Центурион! – обратился к нему актер, игравший Каиафу. – Да простит мне Бог такие слова, но сколь же ты глуп. Ты ничего не понял. А нам надлежит увидеть его кровь и убедиться в смерти его. Лонгин, возьми копье.

Каиафа подал актеру, играющему Лонгина, – рослому мужчине с длинными кудрями – деревянное копье. «Тоже любимец публики и явный соперник Пьетро», – подумал Эцио.

– Возьми копье и слушай, что тебе говорят, – властно добавил другой фарисей. – Тебе надлежит пронзить копьем бок Иисуса Назарянина, дабы мы удостоверились в его смерти.

– Я сделаю, как вы велите, – произнес Лонгин, – но это будет на вашей совести. Какими бы ни были последствия, я умываю руки.

Все движения Лонгина были до приторности театральными. Бутафорским копьем он пронзил бок Иисуса, и из мешочков, спрятанных в набедренной повязке Пьетро, хлынули кровь и вода. Лонгин начал свой длинный монолог. У «мертвого» Иисуса заблестели глаза. Пьетро ревностно следил за соперником.

– Великий Царь Небесный! Зрю Тебя здесь. Пусть вода изольется на руки мои и на копье мое, дабы омылись в ней глаза мои и я смог бы яснее видеть Тебя.

Для большего эффекта Лонгин сделал паузу.

– Увы! Увы! Горе мне! Что я наделал? Этими руками я убил человека, не подозревая, что он за человек. Господь Бог на небесах, умоляю Тебя: смилуйся надо мною. Плоть водила моей рукой, но отнюдь не душа.

Лонгин сделал еще одну паузу, сорвав аплодисменты. Затем он продолжил тем же тоном, исполненным пафоса:

– Господь Иисус, я слышал множество рассказов о Тебе. Состраданием Твоим Ты исцелял больных, немощных и слепых. Да святится имя Твое! Нынче Ты исцелил меня от слепоты моей – слепоты духовной. Отныне, Господи, я Твой слуга. И через три дня Ты восстанешь из мертвых, дабы править нами и судить всех нас.

Вперед вышел актер, играющий Иосифа Аримафейского – богатого влиятельного еврея. Он пожертвовал гробницу, загодя выстроенную для себя, чтобы поместить туда тело Христа.

– Господи Боже! Что за сердце у Тебя, если Ты допустил смерть того, кого нынче я вижу мертвым на кресте? Человека, который никогда и никому не сделал ничего дурного? Всяк видит: Он – воистину Сын Божий. А потому пусть Его тело покоится в гробнице, что я воздвиг для себя, ибо Он – Царь Благодати.

Вслед за ним заговорил Никодим, вместе с Иосифом заседавший в синедрионе и симпатизировавший его взглядам.

– Досточтимый Иосиф, целиком с тобой согласен. Он – сын Бога Всемогущего. Попросим у Понтия Пилата тело Иисуса и погребем со всеми почестями. А я помогу тебе достойно снять Его тело с креста.

Иосиф повернулся к тому, кто играл Пилата, и заговорил снова:

– Досточтимый прокуратор Пилат! Прошу тебя даровать нам милость, которая в твоей власти. Пророк мертв. Дозволь нам позаботиться о его теле.

Пока Микелетто шел к среднему кресту, Эцио проскользнул за кулисы. Порывшись в разложенных там одеждах, он нашел костюм еврейского рабби и торопливо надел на себя. Вернувшись на сцену, он ухитрился незаметно для всех встать у Микелетто за спиной.

– Иосиф, если Иисус Назарянин мертв, как о том заявил центурион, я не возражаю против твоего желания забрать тело.