Прошло так много лет, и сегодня она смотрела на него тем же взглядом. Уверенным, знающим. Взглядом женщины, которая приняла решение.

— Пройдёмся.

Она не спрашивала. Не проверяла, согласился ли он. Просто развернулась и пошла вниз по узкой лесенке с отшлифованными до блеска перилами. С отшлифованными так сильно, словно кто-то ходил, опираясь на них, по двадцать раз на дню. Вверх-вниз, вверх-вниз… Поднимался и спускался. Каждый раз один.

Триста вбежала в дом, когда они подошли ко входной двери. Радостная, обняла папу за пояс, спрятала улыбку в жёстких складках сюртука.

— Дорогая, подожди у себя в комнате, хорошо?

Мать ласково, но непреклонно оторвала малышку от родителя и придала ускорения лёгким шлепком пониже спины.

— Но мам! — на глаза маленькой рыжей девочки навернулись слёзы. Она завертела головой, переводя взгляд с матери на отца и обратно. — Не хочу! Нет! — будто знала что-то, предчувствовала. Малышка попятилась, врезалась в дверной косяк, чуть сменила направление и, наконец, снова выскочила на улицу. Уж теперь её нипочём не загонят спать!

Брид поджала губы. Ей совершенно не хотелось, чтобы дочь показалась из-за угла в неподходящий момент. И без неё тяжело…

Они вышли за порог и остановились у открытой двери. У пока что открытой двери.

— Засиделся, — повторила, словно пробуя слово на вкус. — Лаин, если ты думаешь, что я не помню, как безумно влюбилась в тебя, ты ошибаешься.

Ему очень не нравился этот разговор. Не сказать, что ему в принципе нравились разговоры. Нет, он обожал супругу! Прекрасная, сильная, мудрая женщина. И его до щемоты в сердце радовало её легкомысленное щебетание про соседей, про новые неожиданные (для неё, разумеется) свойства растений, про новое платье, которое она купила ещё неделю назад, а он так и не отметил это. Слушать, но не говорить — вот это блаженство! Он никогда не был образцовым мужем. Образцовый, наверное, поддерживал бы бессмысленную беседу. Но он мог думать лишь о новом источнике магии, она погрязла в быту. Чем учёный мог её развлечь?

Добрая, нежная, заботливая. Любимая. Просто он не умел этого показать.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​Он кивнул. Конечно, она помнит. И бесконечные прогулки безлунными ночами, и молчание, разбавленное поцелуями, и его доверие.

Брид не ждала ответа. Давно уже не ждала.

— Но всему приходит конец, — если бы она прятала глаза, он бы решил, что врёт. Но она никогда не пасовала перед правдой. Приняла её и сейчас.

Лаин ещё раз кивнул. С трудом, хотя и безумно не любил лишних слов вслух, вытолкнул из почему-то пересохшего горла:

— Ты ведь знаешь, что я тебя люблю?

Она рассмеялась. И была в этом смехе какая-то горечь, будто передержали отвар из ароматных полевых трав, и вместо сладкой настойки получился тёмный бесполезный вар.

— Если бы это было не так, всё закончилось бы давным-давно.

Она отступила назад, перешагивая порог. Выставила вперёд руку, уперла ему в грудь, не позволяя повторить шаг.

Лаин никогда не был дураком. Невезучим учёным, посмешищем, которого раз за разом выкидывали на улицу сильные мира сего, — да. Но не дураком.

Всё повторялось, шло по кругу. Когда он просил помощи, когда умолял о поддержке, предлагал очередному богатею, купцу, правителю безграничную власть… перед ним захлопывалась дверь.

Раз, второй, третий, пятидесятый… Снова и снова, с глухим стуком втаптывая его надежды в грязь. Он ведь просто хотел сделать мир лучше. Почему сердце глухо колотит в рёбра, предчувствуя удар?

— Это всё? — как бы он хотел растянуть этот миг! Порвать на мелкие кусочки, сложить в новый узор, переписать, как формулу с ошибкой…

Она единственный раз отвела глаза. Прикрыла веки совсем ненадолго. И выдохнула:

— Всё, Лаин. Любовь не может длиться вечно. Уходи.

Дверь родного дома захлопнулась перед ним с глухим стуком.

По рассохшейся дверной доске полз маленький жучок. Он был совсем небольшим и очень хотел спрятаться от уличной сырости, переночевать в тепле. Он тыкался то в одну, то в другую щель, раз за разом пробовал тонкой лапкой царапины на двери, чтобы проверить, не станет ли она лазом в уютный дом. Но старая рассохшаяся дверь была ещё достаточно крепкой, сидела плотно и не оставляла ни единого шанса вернуться.

Сколько он простоял так? Наверное, не так уж долго. Ведь маленькие рыжие девочки тоже не желают мёрзнуть ночью на улице.

— Папа?

Она не решилась схватить его. Лишь стала посередине садовой дорожки. С вытянутыми по швам руками, отчаянными глазёнками и такая сильная. Как мать.

— Мне придётся уйти, милая.

А что ещё он мог сказать? Оправдаться? Разве оправдаешь остывшие чувства? Извиниться? Разве можно простить того, у кого нет власти остаться?

— Папа, — её голос дрогнул и лишь глазёнки сверкали в темноте всё тем же больным отчаянным блеском. — Папа, пожалуйста, не уходи.

Наверняка по её щекам текли слёзы. Он был уверен, что да. Но посмотреть, обнять, утешить не мог. Потому что сам нуждался в этом куда сильнее.

— Мне придётся, милая.

— Пожалуйста, — она сделала к нему четыре быстрых шага, вытянула ручонки, но так и не вцепилась в отцовский сюртук. — Ты нужен нам! Прости меня, пожалуйста! — затараторила она. — Я больше не стану отвлекать тебя от работы! Честно-честно! Больше не буду мешаться! Я всё что угодно сделаю, клянусь, только вернись!

— Мне бы очень хотелось верить, что ты можешь. Обещаю, что найду способ вернуться, — он никогда не был заботлив. Не умел, не знал, как. Но в последние слова вложил всю нежность, на которую только был способен: — До свидания, милая.

Он и правда собирался вернуться.

Лаин всегда работал допоздна. Засиделся он и сегодня.

Укус недовольной книги-артефакта вырвал его из полусонного забытья мгновением раньше, чем кто-то торопливо заколотил во входную дверь.

Макклот недовольно проморгался: спать он не собирался совершенно. В плане сегодняшнего дня значилось ещё два эксперимента и восьмой с десятым тома «Легенд об исчезнувшей магии».

На ходу проверив, все ли пуговицы рубашки застёгнуты, он с неудовольствием нащупал прилипший к щеке листок бумаги. Расплывшиеся, не до конца высохшие чернила уверенно складывались в слова. Слова, которые он повторял про себя снова и снова, выцеживал сквозь стиснутые в безнадёжном отчаянии зубы. Слова, которые заставляли его совершить задуманное, как бы тяжело это ни было.