Я выныриваю и обнаруживаю, что голос принадлежит заместителю главы администрации нашего АО.

– Я знаю, что вы меня слышите, господин Сиам. Выйдите из воды и поговорите с нами. Народ просит вас. По крайней мере, вы обязаны объяснить людям, почему вы приняли такое решение.

Какое еще, пропали оно пропадом, решение? Вы же сами хотели, чтобы я стал главой исполнительной власти АО, но когда я отказался ак-ти-ви-ро-вать свою членскую карту, вы объявили меня преступником и теперь охотитесь за мной, как будто это я виноват во всех обидах, которые вы копили всю жизнь, и во всех обидах ваших прошлых жизней.

– Вам была дана такая власть, а вы отнеслись к ней как к шутке. Разве не жестоко с вашей стороны, что вы вот так запросто разбили нам сердце? – причитает женщина средних лет.

– Объяснитесь! Мы живем по давно установленным правилам и предписаниям. Кто вы такой, чтобы им не подчиняться? – вступает мужчина в очках. – Разве не так, братья и сестры?

Толпа исторгает вой согласия.

– Погодите, погодите, братья и сестры. Пока не стоит ему угрожать. Он все еще имеет право объясниться. Он ведь только подозреваемый, в конце концов, – продолжает заместитель главы администрации, пытаясь утихомирить толпу.

– Ты бесстыжий трус с сучьим лицом! Признайся во вредительстве! – пронзительный женский вопль вспарывает воздух, несется над рекой и проникает в мое сердце. И что я сделал, чтобы заслужить эту клевету?

– Что я вам сделал? Я не знаю никого в этой толпе! Я уверен, что никто из вас не знает меня лично. Какова причина того, что вы охотитесь за мной и нападаете на меня с таким озлоблением?

С другого берега реки слышится гомон пришедшей в волнение толпы. Раздается голос:

– Да, мы тебя не знаем! Так что лучше тебе сказать нам, кто ты такой и почему ты так с нами поступил.

– Да что я вам сделал? – в отчаянье кричу я.

– Не нас тут надо допрашивать! Ты отлично знаешь, что ты сделал. Заместитель главы, вы можете оказать этому болвану услугу и просветить его?

– Ты нарушил правила. Вот что ты сделал, глупец ты несчастный!

– Попрошу всех успокоиться! – вмешивается заместитель главы администрации. – Господин Сиам, вполне понятно, почему наши люди так возмущены перед лицом несправедливости, совершаемой в отношении них. Они всегда соблюдали правила и предписания и прилагают усилия к тому, чтобы эти правила и предписания безусловно соблюдались. А когда вы заявляете о себе и отказываетесь подчиняться правилам, ваши действия расцениваются как оскорбление народа. И у вас нет никакого права заявлять, будто вы никогда никого из них не оскорбляли лично, потому что ваши действия посягнули на их принципы. Вот все, что могу сейчас сказать. Что же касается другого вашего вопроса, это неправда, будто никто из нас с вами не знаком. Среди нас находится господин Сомчай. Вот что, господин Сомчай. Образумьте вашего друга.

Я с изумлением смотрю, как из толпы выходит Сомчай.

– Сиам, как твой друг, я умоляю тебя сдаться, а иначе все на этом не закончится. Ты подвергаешь опасности свою семью. Правительство заберет все твое имущество. Как, по-твоему, твоя мать и братья смогут смотреть людям в лицо, не сгорая от стыда? Неужели ты хочешь, чтобы их изгнали из общины? Поверь мне. Выйди и признай себя виновным – и тогда здесь все и закончится. Общество всегда прощает тех, кто выражает раскаяние, мой друг.

У меня во рту появляется горький привкус и все внутри сжимается. Никогда еще я не чувствовал себя таким одиноким. В подобную минуту отчаяния куда же подевались все мои близкие – моя мать, мои братья, Дао? И настоятель тоже ничем не может мне помочь*. Хуже того, мой самый верный друг отказывается меня поддержать. Если подумать, меня всегда тревожило подозрение по поводу того, что за человек Сомчай на самом деле, но я старался его отогнать. А теперь он просит меня переплыть реку к толпе на том берегу. И когда дело доходит до переговоров со мной, он всегда отказывается отступить. Это все равно, как когда мы были детьми, на водопаде, и он подзадорил меня прыгнуть в нелепой позе. В глубине души он просто хочет, чтобы я попал в беду и сдался.

Так что же это такое? Мелочность, раздутая до своего рода кощунства, – эта ненависть абсолютно незнакомых мне людей. Во что же я вляпался? В ад. Вот оно, ощущение ада: ты не сгораешь в пламени, но подвергаешься всем случившимся за день событиям, снова и снова. Полное одиночество, в незнакомой обстановке – полная утрата контроля над своей жизнью.

– Сдайтесь, господин Сиам, – повторяет заместитель, чей голос гулким эхом доносится из мегафона.

Я не отвечаю. Я принял решение.

Молчание порождает нервозность. Толпа молча дожидается, во что выльется моя неуверенность. Окружающий пейзаж подернут сумерками.

– Легко вести себя как хитрожопый умник в темноте, да? – кричит кто-то. Ну, что ж. Они могут говорить обо мне все что угодно. Я не в силах изменить их отношение. Но я чувствую, что их терпение иссякает. Потом кто-то вопит:

– Ладно, поступай как знаешь. Оставайся на том берегу и не вздумай переплывать на эту сторону. На этом берегу тебе больше не рады!

Эти слова – как пограничная линия, прочерченная на песке. Под покровом темноты я бреду вперед по тропинке и исчезаю в лесу.

* У меня сердце ушло в пятки. Я не смог ничего поделать, Сиам был повержен, и вот теперь он скончался. Его судьба висела на волоске, клянусь! Еще немного, и его дух смог бы вернуться в его тело. До победы было рукой подать. Тут надо принять во внимание две возможности: либо Сиам сам сдался, либо стал жертвой мести своего кармического кредитора.

Я так скажу: он был сильный. Он явно изо всех сил сопротивлялся своему кредитору. Я сам стал этому свидетелем, когда отправился за ним в иной мир. Я сделал все что мог, чтобы оказать ему помощь. Неважно, что происходит с вашим физическим телом, все определяется силой вашего духа. Даже если ваше тело парализовано, разрушается, если врачи сказали, что у вас нет никаких шансов выжить, но если ваш дух достаточно силен, он найдет способ вернуться в ваше тело. Дух остается; его контракт еще не иссяк. Но что он может сделать, когда тело угасло, и ему некуда возвращаться?

Многое в такой ситуации представляется мне неправильным. Да, Дао, как и тебя, меня удручает тот