– Вы тоже ждете господина премьер-министра?

– Нет, – говорю я.

– Тогда что вы тут делаете? Здесь все ждут господина премьер-министра.

Другой добродушно манит меня рукой, приглашая залезть в шалаш. Интуиция подсказывает мне, что они не из той толпы, и я решаю к ним присоединиться.

– Значит, вы оба ждете господина премьер-министра? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает тот, что постарше. – Мы думали, что вы – господин премьер-министр.

– А кто этот господин премьер-министр и почему вы его здесь дожидаетесь? – спрашиваю я.

– Господин премьер-министр открывает нам ворота.

– Какие ворота?

– Ворота во дворец, – отвечает тот, что помоложе. И указывает на противоположную сторону дороги, где огромное имение – площадью явно больше десяти рай[58] – располагается на вершине нависшего над дорогой холма. Я вижу темные железные ворота, изукрашенные золотом; залитая лунным светом бетонная дорожка бежит к воротам дворца, освещенного со всех сторон фонарями. Свет отражается, отбрасывая тени, которые обрамляют изысканные углы и желобки в стенах. И кто же живет в этом великолепном здании, гадаю я.

– Так значит, вы и вправду заблудились, а? – замечает тот, что постарше. – Это странно. Здесь практически невозможно заблудиться. Люди сюда приходят только для того, чтобы дождаться возможности войти в имение.

– Но чтобы войти, надо дождаться господина премьер-министра, потому как он единственный, кто может открыть ворота, – добавляет тот, что помоложе. – Мы его ждем уже почти неделю. Мы так обрадовались, когда увидали вас, потому как решили, что вы и есть господин премьер-министр.

Я сконфуженно усмехаюсь, ощущая себя немного виноватым в том, что разочаровал их. «Я, может быть, и не премьер-министр, – думаю я, развеселившись, – но меня почти назначили главой исполнительной власти «подавляющим» числом голосов».

– А зачем вы хотите попасть внутрь имения? – с неподдельным любопытством спрашиваю я.

– Считается, что у нас особый случай. В нашей жизни возникли серьезные проблемы, которые не мы породили; наши слова были неправильно поняты, и нас облыжно обвинили, вызвав общественную ненависть к нам. Войти во дворец – это наш последний шанс подать апелляцию и получить помилование, – объясняет тот, что постарше.

– Нам необходимо войти во дворец, это наш последний шанс просить помилование, – вторит тот, что помоложе. – Это наш единственный шанс вернуться на тот берег.

– Нам нужно признать себя виновными, хотя мы не совершали ничего противоправного, только так мы сможем вернуться к нормальной жизни, – с горечью говорит тот, что постарше.

– Вот мы и ждем господина премьер-министра, – заключает тот, что помоложе.

Поразмыслив, я понимаю, что это же мой случай. Меня вынудили совершить то, что, как я знаю в глубине души, я всегда и хотел совершить. Но я попал в западню: не стал тщательно взвешивать все за и против и слишком разгорячился. И глазом не моргнув, прыгнул ласточкой.

– А разве там никто не живет? – спрашиваю я. – Кто-то, кто мог бы выйти и выслушать вашу апелляцию, чтобы вам не пришлось ждать господина премьер-министра?

– Мы уже прождали здесь почти неделю и за все время никого там не видели, – отвечает тот, что постарше.

– Я думаю, тот, кто там живет, не может просто так выйти и выслушать нашу апелляцию, особенно, если учесть наш статус. Скорее, куда более подобающим было бы попросить кого-то другого представить им нашу апелляцию для рассмотрения, – размышляет тот, что помоложе.

– Если только там кто-то есть. Возможно, и обвинитель, и лицо, уполномоченное дать помилование, сейчас не во дворце. Возможно, они оба входят туда вместе не чаще, чем раз в год.

– Тут мы в полном неведении. Мы можем только гадать, пока ждем, – говорит тот, что постарше.

– Пока ждем господина премьер-министра, – вздыхает тот, что помоложе.

– Почему бы вам не подождать здесь с нами, на тот случай, если господин премьер-министр появится завтра? – предлагает мне тот, что постарше.

Я киваю, хотя у меня нет никакого желания ждать премьер-министра или войти во дворец. Тем не менее, я тронут этими маленькими знаками дружбы, возникшей между нами троими, расцветшей в мерцающем свете фонаря в сложенном на скорую руку шалаше. Итак, я намереваюсь провести ночь с ними, чтобы мы узнали друг друга получше. Мы сможем поговорить о трудностях, встретившихся нам на жизненных путях, которые вот так сплелись воедино.

– Вы ели? – спрашивает тот, что постарше.

– Еще нет, – отвечаю я.

– Тогда поедим вместе.

Мы садимся в кружок, и тот, что помоложе, ставит на середину бамбуковую коробку и снимает крышку. Коробка полна клейкого риса. Аромат свежесваренного риса смешивается с землистым запахом бамбука, на мгновение унося мои мысли куда-то далеко-далеко. Тот, что постарше, снимает резинку с пластикового пакета, в котором лежит вяленная на солнце солонина, и раздает каждому из нас по небольшому обрезку. Клейкий рис, бамбук и солонина вместе издают ароматный и в то же время чуть прогорклый запах, точно отображая нашу троицу.

И тут по моим щекам струятся слезы. Я извиняюсь перед обоими, сославшись на усталость. Мол, мне трудно пережить то, через что я прошел. Тот, что помоложе, предлагает мне лечь отдохнуть после еды, и я благодарю их обоих за щедрость и доброту. Когда я уже собираюсь вздремнуть, я слышу, как они шепчутся чуть поодаль. Я представляю, что они, должно быть, тоже недавно познакомились и обменялись своими историями впервые с начала этой недели. И устроившись спать рядом друг с другом в этом наскоро возведенном шалаше, они, наверное, рассказывали друг другу о своей жизни, о своих семьях, своих соседях, своих надеждах и мечтах: вероятно, они беседовали до тех пор, пока у них не осталось тем для бесед. И тогда все, что им оставалось, так это рассказы о возможном: о воображаемом, о слухах, даже о невозможном. Возможно, когда бесконечно дожидаешься невероятного – и беседуешь об этом, – оно сбывается.

Итак, они хотят попасть в имение: стать частью системы, которая заботилась о них, прежде чем отвергла. Значит, они дожидаются, когда система снова примет их с распростертыми объятьями. Они прошли все испытания, уготовленные им, и теперь предвкушают вердикт. Их единственный выбор – принять или согласиться. Я же, с другой стороны, не имею желания ни войти в это имение, ни подать апелляцию, ни извиниться, с тех самых пор, как я стал свидетелем ужасающей истины: стоит тебе стать частью системы, из нее уже не вырваться. А если попытаешься, то откроешь совершенно новую главу в этом сказании – в которой события разворачиваются примерно так, как это случилось со мной в министерстве.

Жизнь полна узлов. Малейший шажок, сделанный в любом направлении, просто затягивает тебя в еще большее количество узлов. Эти двое сделали свой выбор: