наконец, ускользающую суть картинок-перевертышей. — Ты?! Тонька, че ли?

И больше оглядываться не стал, вспомнив, что он самый и есть упоминаемый женщиной Сашка. То есть Александр. Даже уже Александр Семенович Петрушевич, записной танцор и гуляка всего Щучинского района. Правда, давнишнего пошива. Лет уж пятьдесят как оттанцевался. Да и она, эта самая Тонька… Стоп! Это что же выходит? Тонька его ровесница? Главная колхозная певунья и насмешница, за которой чуть ли не полколхоза кавалеров ухлестывало…

— Офонареть! — крякнул Семеныч, нащупывая рукой скамейку.

Тяжело осел. Вытер невесть откуда взявшийся пот. Потряс головой. Наваждение? Да нет, реальность! Вот она — Тонька. Моложавая еще. Аппетитненькая. И бабкой не назовешь, не то, что некоторых.

Он поправил съехавший на сторону шарф, пригладил волосы. Хорошо хоть постричься успел, а то бы стыдно было в глаза старой знакомой смотреть. Она-то вон какая ладная. А пела-то как!

— Не признал, что ли? — присела Тонька рядом. — А я сразу. Как только увидала. Эх, Сашка, Сашка! Где ж тебя жизнь мотала? Я ж когда-то надеялась, что заметишь. На танец пригласишь. Ну и все такое. Десятку сватов отказала, все ждала. А ты пропал куда-то. Да понятно куда — в армию. Ну подождала еще, а тебя нету и нету. Потом замуж по глупости выскочила. Потом еще раз. Так всю жизнь мимо жизни и проскакала.

Женщина подняла руку и погладила Семенычеву щеку. Нежно. Ласково. Сто лет его никто так не гладил! Да и вообще не гладил Семеныча никто лет сорок. И по имени не называл. И вообще…

Он растерянно посмотрел на непонятно откуда взявшееся в руках одеяло, на снующих туда-сюда людей. На собак и кошек, дожидающихся чего-то.

— Сашка… — пропела старая знакомая. — Сашка…

Кто бы мог подумать, что его имя способно звучать песней!

— Ты-то поешь когда? — спросил он.

И разозлился на себя: в кои-то веки встретил приятного человека, а начал разговор с глупости.

— Пою, — смутилась Тонька. — Когда наливочки глоток приму. На трезвую голову стесняюсь.

Эх-х-х! Семеныч бы все свои стратегические запасы отдал за одну ее песню. Чтобы вот так сидела рядом, сияла своими синими глазами-фонариками и пела: «Снова замерло все до рассвета…» Или: «У суботу Янка ехау ля рак!..» Или «Лявониху», или… — да не важно что! Лишь бы сидела и пела. И смотрела. И ладошкой шершавой по щеке гладила.

— Ты-то что здесь?

— Я-то? Да кошку привезла. Лапы отморозила. Жалко. Вожу на процедуры. Делать-то все одно нечего. Зима на дворе. Одна живу. Хозяйства не держу. Только что куры да кошка.

— Почему не держишь? Здоровья нету?

— А не для кого стараться. Дети в городе. Внуки тоже.

— А сама чего?

— Мне в городе тесно. Дома большие пугают. Душа на простор рвется. Ноги на землю. Дура, должно быть. Эх, Сашка, Сашка! Был бы посмелее, иначе бы все сложилось.

Семеныч вздохнул, вспоминая, был ли у Тоньки шанс. Больно много девчат вокруг него вилось в ту пору. Да и жизнь только начиналась, спешить некуда было. И потом — о море мечтал тогда Сашка. Не до девок, когда море каждую ночь снится. Такая вот любовь…

Вот только море кончилось давно. Отоснилось. Откачало Семеныча на своих волнах. Отбаюкало.

— Мужчина, Вы ко мне? — из окошка кассы показалась серебристая копна кудряшек. — Через десять минут на обед ухожу. Платить-то будете?

— Платить? А… Я сейчас…

— Ой, — спохватилась Тонька, — я ж тоже опаздываю! Автобус у меня скоро. Я бы до вечернего подождала, но кошку таскать по морозу боязно. Саш, ты бы заехал когда. Я в Малинниках живу. Третья хата от леса. Вспомнили бы молодость. Побалакали не торопясь. Не пропадай теперь, коль нашелся.

— Заеду, а как же, — кивнул Семеныч. И вдруг выдвинул встречное предложение: — А если ты ко мне? Хата просторная. Крепкая. Так, по мелочи подбить надо.

— Ну как-то неудобно бабе к мужику в гости ездить, — покраснела Тонька. — А то я бы с радостью.

— Зачем в гости? Ты жить приезжай. Ну… насовсем…

— Ой, — захихикала в варежку Тонька, — надо же, решительный какой. Прям как раньше.

— А то, — хмыкнул Семеныч. — Чего теряться? Ты одна — я один. Сколько той жизни осталось!

— Антонина Петровна, — выглянула из кабинета молоденькая докторша, — можете забирать свою красавицу. До вечера не кормить и не выгуливать.

— Иду, иду, милая, — засуетилась ставшая вдруг Антониной Петровной Тонька.

Торопливо поднялась, собрала сумки. Оглянулась у кабинета:

— Насчет насовсем — не скажу, а в гости ждать буду. Ты не пропадай только, Сашка.

— Не пропаду, — прохрипел Семеныч.

Сунул счет и деньги в кассу. У него тоже времени в обрез. Пока Муся заберет, пока до автобуса доковыляет. Да и подумать на досуге следовало бы, не поторопился ли он, предлагая давно забытой подруге совместное проживание.

Забрал бушлат из гардероба. Остановился у зеркала. Приосанился. Расправил плечи. Смахнул невидимую пылинку с видавшего виды воротника. Пожалел, что не надел приличную куртку:

— Куртку мы наденем еще. А так, — он покрутился перед зеркалом, — очень даже прилично. И не старый еще. Раз глаза синие замечаю, то точно не старый. Подумаешь, семьдесят семь! На нормальном мужике их в упор не разглядишь.

Четким шагом, почти не приволакивая больную ногу, прошел в кабинет за Мусем. Выдал медсестре коробку конфет, крепко пожал доктору руку. Завернул Муся в одеяло. Поспешил к выходу.

— Метаморфозы, — покачала головой гардеробщица, обращаясь к кассирше. — Вошел стариком, вышел чуть ли не офицером боевым. Орел мужик! Мне б такого…

— Весна на носу, — понимающе подмигнула кассирша.

* * *

— Ну разве что ради песен ее пригласил. Поет Антонина — закачаешься, — объяснял «боевой офицер» свое решение дремлющему на руках Мусю. — Да и сподручнее вдвоем-то. Веселее. Опять же, корову можно купить. Или козу. Не век же по фермерам побираться. Молочко-то парное уважаешь?

Пес кивал в такт ухабам. Он был на все согласен. Лишь бы вместе. Лишь бы в тепле. Лишь бы при хозяине. Сгущенка пришлась ему по вкусу не хуже парного молока. Теперь бы поправиться, чтобы гулять вместе с Дуськой и Семенычем по деревне. А песни? Пусть будут и песни, лишь бы на улицу не выгнали…

— Она, как наливочки пригубит, соловушкой заливалась, — продолжал нахваливать певунью Тоньку Семеныч. — Ты бы послушал! Да ни одна современная певица ей в подметки не годилась! Ну да будет время послушать. Наливочки у меня назапасено на три года вперед. Сам пригублю да Антонине накапаю. Хотя я не особенный теперь любитель. Да и раньше все больше для стимула принимал. Сто граммов — стимулятор