Пошатываясь, я сжала виски руками, сознавая, что начинаю помышлять о безумных вещах. Мне надо сохранять спокойствие. К счастью, сумасшедшая злость немного утихла, уступив место безграничной, страшной усталости. Тяжело вздыхая, я добрела до постели и упала лицом в подушки. И громко, отчаянно зарыдала, стуча ногами по одеялу.

Слезы совсем обессилили меня. Рыдания сменились сном, прихода которого я и не заметила. Я словно забылась. Иного выхода у меня не было.

Во сне мне снова явилась Эстелла де ла Тремуйль, о появлениях которой я уже позабыла. «Дитя мое! – сказала она. – Бог привел тебя туда, куда следует! Не плачь! Твой гнев не будет долговечен. Ты еще изменишь свое мнение!»

«Вы глупы! – ответила я ей без всякого почтения. – Вы не знаете меня! Убирайтесь отсюда подальше, я не нуждаюсь в советах замшелых прабабок!»

Я проснулась внезапно и сразу все вспомнила. Чьи-то шаги слышались в туалетной комнате. Я повернула голову – оттуда вышла женщина в накрахмаленном переднике, поставила на умывальный столик таз и серебряный кувшин с теплой водой. Потом осторожно раздвинула зеркальные ставни на окнах и поправила голубые занавески. Утренний свет полился в комнату. Я взглянула на часы – было уже десять утра. Просто странно, как я могла столько проспать в этом ужасном месте!

– Доброе утро, мадам!

Она заметила, что я смотрю на нее, и присела в реверансе. Ей было лет пятьдесят, и она не выглядела глупой неграмотной крестьянкой, как прочие бретонки в этих краях.

– Мадам, я – Элизабет, экономка. Пока ваша горничная не приедет, я готова прислуживать вам. Я все умею.

Я представила, каково сейчас выгляжу: со спутанными волосами, с лицом, опухшим от слез, и внезапная злость охватила меня.

– Мадам, пожалуй, вам пора подняться. Я сейчас сменю простыни на постели.

Она выражалась деликатно, но я поняла, что она имеет в виду. Полагает, здесь была брачная ночь! С этим-то герцогом, мерзавцем, ее хозяином! Кровь бросилась мне в лицо.

– Мне ничего не нужно, – процедила я сквозь зубы.

Элизабет недоуменно смотрела на меня, потом наклонилась, чтобы поставить на место сброшенную мною вазу. Я вскочила с постели.

– Оставьте это! – вскричала я так пронзительно, что экономка застыла на месте. – Ничего не трогайте, мне не нужны ваши услуги! Никаких простыней! Я сама о себе позабочусь. Уходите! Я вас не звала!

Глаза у нее были круглые, как экю. Она вышла. Я снова пнула вазу ногой, испытывая дикое желание метаться по комнате от злости.

Нет, ну надо же! Ну почему это приключилось именно со мной?! Я представила себе, что сейчас думает обо мне граф д'Артуа. Полагает, что я сбежала с его деньгами и вышла замуж за герцога. Нас обоих ввел в заблуждение этот подлец! Будь он проклят! Он и вся его семейка!

Я заперла дверь на ключ, загородила ее стулом. Конечно, у моего так называемого мужа есть свой ключ, но, по крайней мере, если ко мне войдут, это не будет для меня неожиданностью. Мне не хотелось, чтобы меня видели все эти горничные и лакеи. Пусть меня оставят в покое до тех пор, пока я не успокоюсь хоть чуть-чуть!

Впрочем, можно ли успокоиться, узнав такое? Я подошла к окну. А не убежать ли мне отсюда? Через окно не удастся – оно было на третьем этаже. К тому же, я помнила о том, что случилось с Брике. Он говорил, что тут все кишит людьми герцога, такими же мерзавцами, как он. Так что если я надумаю уйти, это придется сделать открыто. Хотя я очень подозревала, что негодяй меня не отпустит. Если убегать, нужно хорошо изучить это проклятое поместье… Убежать, вероятно, придется. Я не представляла себе, что буду жить здесь всю жизнь.

Ему хватило ума уйти, ничего не домогаясь. Что ж, в здравом смысле ему не откажешь. Я вспомнила, что он тут говорил о семье. Черта с два ему удастся создать ее со мной! После того, что я узнала, я его терпеть не могла.

Я толкнула дверь, вышла на балкон. Отсюда открывался вид на целый каскад фонтанов, вытянувшихся вдоль подъездной аллеи чуть ли не до самого горизонта. Перед дворцом, помимо фонтанов и клумб, устроены партеры, рисунок которых выложен из толченого кирпича, угля и гравия. Ниже, строго симметрично по отношению к главной аллее, по обе стороны были расположены зеркальные пруды, контуры которых подчеркивались каменными рамами. Там тоже были фонтаны, но сейчас все это лишилось жизни. Пруды зияли сухими доньями, фонтаны завалены опавшей листвой. Тучи сгущались на небе, двор был совершенно пуст и мрачен. Все словно вымерло. Клумбы и куртины обнажены, даже виноград, стелившийся по стенам дворца, уже не пламенел листьями и был почти гол.

С балкона я увидела груду пепла в конце одной из аллей. Вероятно, это были остатки беседки. Кто ее сжег – этого я не знала.

В этот момент на аллее появилась старая дама, герцогиня Анна Элоиза. Она явно возвращалась откуда-то. Ее сопровождала старая служанка, несшая зонтик и корзину яиц. Я поспешно ушла с балкона, не желая видеть свою тетку и тем более не желая, чтобы она увидела меня. Кто знает, может быть, это по ее инициативе со мной поступили так гнусно.

Ассигнации были все так же рассыпаны по ковру. Я подошла, подобрала их, пересчитала. В конце концов, это деньги принца, а он мне ничего дурного не сделал. В свертке было пятьдесят тысяч ливров. Это-то и пойдет на уплату налога… Да еще и останется… Я скорее умру, чем буду просить у этого чертова герцога хотя бы су.

Какая-то бумага на столике привлекла мое внимание. Я развернула ее, прочла… И раздраженно пожала плечами.

Это был документ об удочерении, составленный по всем правилам юриспруденции. Нотариус засвидетельствовал, что герцог дю Шатлэ признал Веронику и Изабеллу, дочерей своей жены, рожденных вне брака, своими дочерьми и торжественно обещал исполнять все обязанности отца. Девочкам, не имевшим раньше фамилии, теперь разрешалось быть барышнями дю Шатлэ. Как я ни силилась, не могла ни к чему придраться.

Ах, ну и что же! Он думает этим купить меня?! Он ошибается! Без сомнения, мои девочки были бы более счастливы, не имея фамилии и живя рядом с графом д'Артуа, чем теперь, когда их мать продана в рабство, а они сами получили имя обманщика! Мадемуазель дю Шатлэ – подумаешь! И он еще, вероятно, полагает, что может гордиться своим благородством!

Я раздраженно отбросила бумагу, однако разорвать ее не решилась. Кто знает, что может быть…

Весь день я сидела в комнате, все в том же пеньюаре, на разобранной постели, не желая ни умываться, ни причесываться. Мне принесли завтрак – я не отперла дверь. На меня накатывала то злость, то слезы. Много раз я принималась плакать от отчаяния. Стоило только подумать о том, что именно я навсегда потеряла, и злые рыдания подступали к горлу.

В пять часов вечера в дверь постучали.

– Господин спрашивает, выйдете ли вы к обеду?!

Я узнала голос Гариба: он был мне ненавистен уже потому, что любил своего хозяина. Я не открыла дверь.