– Передайте ему, что я не выйду ни-ку-да! – отчеканила я в крайней ярости.

Меня ужасал тот цинизм, то пренебрежение, с каким герцог отнесся к моим чувствам. Он хотел добиться своего, и ему было совершенно безразлично, что я думаю, хочу ли я быть его женой! Ну и пускай теперь получает то, чего добился. Вряд ли с такой женой он узнает много радости! И я ему еще покажу!

И я снова зарыдала, вне себя от отчаяния и от того, что все эти злорадные мысли не приносят мне ни капли облегчения.

Ночь прошла как нельзя более дурно, меня все время мучили нелепейшие кошмары. Утро я встретила уже без сна, сидя на полностью разоренной постели. Серый рассвет пробивался в окна, и я чувствовала, как вместе с приходом дня меня охватывает оцепенение. Я была совершенно обессилена, неспособна испытывать даже злость. Меня словно опустошили. Подобрав полы длиннейшего пеньюара, который кое-как сидел на мне, я добрела до умывального столика и впервые за два дня тщательно умылась, даже не заметив того, что вода ужасно холодная. Хотя, возможно, я и сама ужасно замерзла. Дрова в камине давно сгорели, и вот уже целые сутки он не испускал тепла. А на дворе стояла хмурая холодная осень…

Глупо обрекать себя на затворничество, подумала я вяло. Надо, по крайней мере, привести себя в порядок; я сейчас выгляжу как чучело. Надо, наконец, сменить этот пеньюар… Путаясь в его полах, я подошла к двери и убрала стул. Потом повернула ключ в замке, так, чтобы он был открыт.

И, словно по волшебству, дверь отворилась. В проем осторожно заглянула экономка. Можно было подумать, она всю ночь дежурила за дверью. Увидев меня, она испугалась.

Я махнула рукой.

– Входите, Элизабет! Теперь мне нужна ваша помощь.

Я устало села к туалетному столику. Зеркало отразило меня – бледную, с заплаканными глазами, с волосами, которые я уже два дня не расчесывала… Унылое зрелище!

– Приготовьте мне ванну, Элизабет, – тихо попросила я. Молча, ступая на цыпочках, словно боясь вызвать приступ моего гнева, она открыла воду. Я усмехнулась своему отражению в зеркале. Видит Бог, ни на какие бурные проявления гнева я уже не была способна… Я слышала, как ходит по спальне Элизабет, как лакей принес дрова, и огонь снова запылал в камине. Мне не хотелось даже говорить, до того я была оцепеневшая.

Теплая, душистая ванна принесла облегчение телу, но не душе. Уже выйдя из воды и закутавшись в теплый халат, я чувствовала ароматы трав, которыми пропитала ванну Элизабет. Но и они не действовали на меня бодряще. Я села перед зеркалом, вяло пересмотрела все стоящие косметические баночки. Элизабет застыла рядом с серебряной щеткой в руке. Я кивнула, и она принялась расчесывать мои волосы – сначала пригладила щеткой, потом гребнем.

– Мадам желает накраситься? – осторожно спросила экономка.

Я покачала головой. Нет, ничего я не желаю. Достаточно просто причесать меня, даже завивать не надо. Ни для кого я не хочу быть красивой. Я буду бледной и уставшей, такой, чтобы этот мерзавец видел, до чего он меня довел.

– У вас есть что-нибудь из одежды? – проговорила я.

– А какое платье желает мадам?

– Любое. Лишь бы вы поменьше задавали вопросов.

Она принесла белое домашнее платье и кружевную наколку для волос, такую, как у мадам де Турвель.[11]С помощью Элизабет я оделась. Платье было сшито еще по старой моде, с обычной талией, а не завышенной, как это делали сейчас.

– Мадам выйдет к завтраку?

– Никуда я не выйду.

Я хотела прибавить еще много чего к этому краткому ответу, но вдруг вспомнила аристократические правила. Настоящая аристократка не станет разглагольствовать перед прислугой и высказывать свои мнения о муже служанке, даже если этот муж действительно гнусный тип.

– Завтрак вам принесут сюда, но, видите ли, мадам, – осторожно продолжала экономка, – вы теперь хозяйка, и я, право, не знаю, как быть. Мадам Анна Элоиза послала меня к вам.

– Зачем?

– Вы должны утвердить меню, выбрать, что и как готовить к обеду и ужину и к завтраку на завтрашний день.

– Я?!

Мои брови приподнялись. Она была права, конечно, и раньше, когда я была замужем, я именно так поступала… это моя прерогатива как хозяйки. Но я не хозяйка в этом ужасном доме! Я даже не желаю быть хозяйкой! Я пленница! И я скоро уйду отсюда!

– Не смейте мне ничего говорить о том, что я должна, – процедила я гневно. – Не смейте приставать ко мне! Ступайте к своей Анне Элоизе, разбирайтесь с ней! Я ничего не стану делать для этой семейки!

Едва Элизабет испуганно удалилась, как гнев мой погас, и я снова впала в оцепенение. Было семь часов утра. Я подошла к окну, потом распахнула дверь на балкон. Двор был, как и вчера, пуст, но я слышала крики петухов и чувствовала запах жареной грудинки и сдобных булочек. Где-то вдалеке что-то ровно и монотонно стучало. Я поняла: стучат маслобойки, и, вероятно, ферма находится совсем близко.

Потом появилась Анна Элоиза. Она, опираясь на трость, шла медленно, но самостоятельно, и ее старая служанка даже не поддерживала герцогиню под руку. Они прошли по аллее вдоль дворца и скрылись из глаз. Куда они отправились? Разве что на ферму. Я возблагодарила Бога, что эта герцогиня слишком горда, чтобы беспокоить меня. Она будет дожидаться меня, чтобы снова язвить и ехидничать. Ну, так она меня не дождется.

Легкий завтрак мне принесли в комнаты. Я ела вяло, без всякого желания, даже не замечая, что ем. Элизабет скромно стояла рядом.

– Что за странная девушка явилась сюда, когда я только приехала? – спросила я вдруг. – Она из Индии?

Элизабет вспыхнула так, словно я сказала что-то неприличное, и ответила не сразу.

– Мадам, это все из-за Гариба. Он перепутал. Это он прислал сюда Чандри.

– Так она из Индии?

– Да, мадам.

– Что же заставило ее приехать сюда?

Элизабет была красна, как кумач.

– Ви… видите ли, мадам… господа привезли ее.

Видя, как трудно ей дается ответ, я оставила расспросы. Если с этой девушкой связано нечто нехорошее, я не стремлюсь это выяснить и проникнуть в фамильные тайны семейства дю Шатлэ.

И меня снова взорвало: «Это проклятое семейство! Оно причинило мне столько неприятностей!»

Я не выходила из комнаты. К обеду тучи сгустились настолько, что пришлось зажечь свечи. За окном снова зашумел дождь. Когда осенний вечер опустился на парк, там воцарилась кромешная тьма. Глухо шелестели под ветром, шуршали опавшие листья на аллеях.