Я нерешительно покачала головой.

– Ну, тогда я просто провожу вас. У нас здесь, знаете ли, два парка, – один регулярный, а другой пейзажный, английский, вы сами увидите… Жаль только, эти разбойники почти все гроты разрушили…

Я шла рядом, а старик беспрерывно болтал. Лакей шествовал в отдалении, почтительно неся садовый инструмент.

– Как вам мой сын, Сюзанна?

Я вспыхнула.

– Все… все нормально, – проговорила я быстро, пребывая в большом замешательстве.

– Я так и думал. Знаете ли, мои сыновья – они совсем на меня не похожи, от них и слова часами не добьешься. Честно говоря, я не знаю, на кого они похожи. Но я рад, очень рад, что Александр решил обзавестись семьей. Теперь и Полю Алэну дорога открыта… Надеюсь, нам, дю Шатлэ, недолго придется ждать наследника?

Я открыла рот, чтобы что-то ответить, но старик не нуждался в моем ответе.

– Пожалуй, – пробормотал он с грустью. – Эмили была бы очень рада этому…

Я так и не поняла, нормальный он или нет. Временами на него что-то накатывало, и он начинал вести себя странно. Но бывало иначе. Старик, например, очень словоохотливо и связно объяснял мне, как любит возиться в земле, как выращивает своими руками баклажаны, лук, томаты, – например, даже овощной суп, который приготовят нынче к обеду, не обойдется без них…

Для старого герцога особенно болезненными были воспоминания о жене, умершей восемь лет назад, об Эмили дю Шатлэ. Он всегда впадал в уныние, когда говорил о ней. Я подозревала, что именно после ее смерти он и заболел.

Я распрощалась со стариком, таким милым и доверчивым, чувствуя к нему и симпатию, и сочувствие. Он был единственным, кто ничем мне не досаждал в этом доме.

Я шла по главной аллее, широкой, усыпанной гравием, и впервые за много месяцев слышала, как шуршат мои юбки, – так шуршать они могут лишь у хорошего платья. Ветер был сильный, порывистый, с деревьев облетали листья. Мне уже было холодно, но я упрямо шла вперед. Хотелось увидеть въездные ворота, главный вход в это поместье, такое холодное и неуютное.

Когда я оглянулась, дворец показался мне стоящим на холме, более высоком, чем местность вокруг. Землянично-розовый цвет фасада, белые колонны, золоченые решетки и купола придавали грандиозному зданию торжественный вид. На ярком фоне эффектно выделялись белоснежные наличники, головки амуров, рельефы, статуи и вазы на кровле из белого железа. Я не могла не признать, как красив этот землянично-розовый замок. А как хорош он был раньше, когда здесь жизнь била ключом и сюда приезжало на балы изысканное версальское общество! Теперь все это в прошлом, и я хорошо помнила, как гулок, пуст и холоден этот дворец внутри. Даже его роскошное убранство казалось ледяным и помрачневшим. Здесь не было жизни. Здесь все застыло, а обитатели не могли дать новую жизнь Белым Липам.

Главная аллея была обсажена низкими, ровно подстриженными кустами самшита, за которыми такими же ровными рядами стояли ели – с голубой, лиловой, сизой и отливающей серебром хвоей. За ними шумели высокие сосны. Словно три яруса вздымались над аллеей, и последний, сосновый, был самый мощный, грозный и высокий.

Сама местность определила деление парка на террасы. Аллея еще уходила далеко вглубь, а я уже заметила, как все вокруг изменилось: регулярность и подстриженность исчезли, деревья стали гуще, выше, словно надвинулись на дорогу. Густые заросли создавали впечатление естественного леса, старого и почти дикого.

Словно на границе регулярного и английского парков была сооружена высокая, легкая, стройная галерея, чьи воздушные белые колонны с пеной каменных кружев ярко выделялись на фоне резных полукруглых окон и фундамента, выложенных из красного камня. Очевидно, раньше целое море цветов благоухало поблизости. Теперь здесь были лишь голые черные клумбы. Через галерею и проходил спуск в парк. Я сбежала по ступенькам и оказалась в настоящем лесу, о котором никак нельзя было сказать, что он создан человеческими руками.

Я углубилась в парк. Ветер здесь был тише, но было очень холодно. От ледяной росы, выпавшей на рассвете, у меня замерзли ноги. Но даже теперь мне, замерзшей, казавшейся совсем маленькой среди этих огромных сосен и могучих дубов, устремляющихся в самое небо, – даже теперь мне было лучше, чем там, во дворце. Здесь по крайней мере природа напоминала мне, что я еще в Бретани.

Я долго бродила по едва заметным тропинкам, окруженная золотым осенним безмолвием. Туман клубился над деревьями. Изредка сквозь листву поблескивали мраморные и бронзовые статуи, такие же грустные и одинокие, как все вокруг. Мрачные гроты, холодные ручьи и хмуро темнеющие руины башен встречались здесь на каждом шагу. Но чем я была поражена больше всего – это огромными размерами парка в Белых Липах. Казалось, ему нет конца…

Неровные берега ручьев с перекинутыми через них мостами, темная гладь прудов, густо затененных деревьями, усыпанные опавшей листвой лужайки, молодые рощи и темные заросли сосен, каменные арки, поросшие мхом и травой, будто взятые из средневековья, – все это были Белые Липы. Но парк не жил, его фонтаны молчали, и никто не убирал листья, которыми были засыпаны запутанные тропинки.

Миновав площадку, вырубленную в скале по краю крутого обрыва, я вышла к гроту. Вернее, одному из гротов… Этот был особо печален. Его стены были высечены в скале и выложены из крупных гранитных глыб, а конический свод венчался огромными клинообразными камнями. Я увидела беломраморную статую Дианы, слабо освещенную небольшим пучком света, проникающего через люк в потолке грота. В хрустально-чистой воде неглубокого бассейна, высеченного в центре гранитного пола, богиня отражалась, как в зеркале… Зеркало Дианы… Именно так я назвала этот грот. Богиня-девственница была так же грустна, как и я, ее нежные мраморные руки были бессильно опущены.

И тут у меня возникло чувство, что за мной наблюдают.

Я оглянулась.

Так оно и было: какой-то бретонец стоял, наполовину спрятавшись за гранитными глыбами, над которыми одиноко нависал болотный кипарис.

– Что такое? – спросила я громко. – Зачем ты ходишь за мной?

– Хозяин приказал охранять вас! – промычал он по-бретонски.

Я ступила шаг вперед.

– Убирайся! – крикнула я разгневанно. – Нечего меня стеречь, убегать я не собираюсь!

Бретонец, потоптавшись на месте, скрылся среди деревьев. Тоска охватила меня. Даже здесь мне нет покоя! Похоже, за имя, данное герцогом моим дочерям, мне действительно придется расплачиваться рабством – и это уже не фигуральное выражение, а сущая правда!

Задыхаясь от гнева, я сбежала по стершимся ступеням к двум красным башенкам, и неожиданный шум остановил меня. Дальше была пропасть, и над ней нависала громадная ель, каждую минуту угрожавшая низвергнуться вниз. Внизу – водопад. Вода, падающая с большой высоты, производила много шума. Я была на высоте более двадцати туазов[12]и могла оглянуться вокруг.