Воспоминаний много. И каждое рвет душу так, что темнеет в глазах, а откуда-то из глубин моего сознания появляется желание убивать. Поэтому время, требующееся для заполнения и активации оборотных печатей, я стараюсь проводить в экспериментах. Испытывая на себе плетения, которые мне бы хотелось попробовать на убийцах отца и брата.

Опасно? Вряд ли: с той скоростью восполнения, которая у меня сейчас, убить себя сразу я не смогу. А вот досконально ощутить все нюансы вызванных плетениями изменений — запросто. Поэтому, не успев оклематься от зуда, я сплетаю какую-нибудь слабенькую, еле видимую в истинном зрении печать и накладываю ее на себя. А потом концентрируюсь на новых ощущениях.

Мда. Новых, да не очень. Ведь каждая из придуманных мною печатей преследует одну и ту же цель — максимально быстро отправить противника во Тьму. Поэтому ощущения мало чем отличаются друг от друга. Например, при активации оборотной печати Чужой крови, когда тело начинает отдавать жизнь, сначала замедляется пульс, замерзают стопы, пальцы рук и кончик носа. Потом темнеет в глазах, появляется головокружение, боль в груди и начинает сводить мышцы. Последнее — так сильно, что удерживаться в седле становится чрезвычайно сложно. Еще через мгновение перехватывает дыхание, и для того, чтобы наполнить легкие воздухом, приходится прикладывать нечеловеческое усилие…

А при активации оборотной печати Гармонизации для канала сердца ощущения появляются в другой последовательности. Особенно если использовать руну Ускорения для канала селезенки и руну Замедления для канала тонкой кишки. Сначала учащается сердцебиение, появляется тошнота и боль в предплечье. Потом — чувство страха, острая боль в подмышечной области и в левой половине груди, озноб и кровотечение из носа. Одновременно повышается температура тела и начинается усиленное потоотделение. Если увеличить количество силы, влитой в печать, то нарушается кровообращение в голове и появляется состояние, пограничное с потерей сознания. В общем, и там и там приходится вовремя останавливаться, расплетать печати и возвращаться к Боли, ставшей почти привычной. К той, которую я вызываю оборотной печатью Бесчувствия…

А еще эта Боль в клочья рвет Время. Иногда оно тянется, как еловая смола, а иногда летит, как болт, выпущенный из арбалета. И из-за этого дорога от замка Орейн к замку Брешт превращается в череду почти не связанных друг с другом картинок, запахов и звуков. Мелькание копыт заводной кобылки Молчуна и шелест развевающейся мантии эрра Маалуса. Мычание перегородившего дорогу стада и хруст сучьев под копытами. Невесть откуда взявшиеся ветви деревьев, цепляющиеся за мои сапоги, стремена и переметные сумы, и запах свежескошенной травы.

Поэтому, увидев перед собой высоченные стены родового гнезда баронов Брешт, я не сразу понимаю, что это такое. И даже удивляюсь издалека. Так, как будто смотрю не на герсу, перегораживающую въезд в захаб, а на ее изображение. Впрочем, отрешиться от созерцания «изображения» мне не удается — на мое плечо ложится тяжеленная ручища Крегга, а потом раздается его встревоженный шепот:

— Мел! Ты как, в порядке?

— В порядке… — киваю я и снова вываливаюсь из течения Времени…

Барон Раздан хмурит кустистые брови, жует собственный ус и молчит. В его взгляде такое дикое смешение чувств, что мне в какой-то момент вдруг становится смешно. Одно предложение, невеликая просьба, высказанная со всем полагающимся пиететом, вгоняет его в состояние ступора. Понятия не имею, что творится в его голове, но на лице мелькают тени не слишком подходящих друг другу эмоций. Жалость и уважение, недоумение и ненависть, грусть и безумная злоба. Впрочем, почему бы и нет? Моя просьба должна звучать для него странно. И где-то даже обижать. Поэтому я не улыбаюсь. Между мною и моими чувствами стена изо льда бесстрастности. И все та же Боль. Я холодно смотрю в глаза барону и жду ответа… Долго… Почти целую вечность…

Первой фразы хозяина замка Брешт почти не слышно: он словно говорит сам с собой, не заботясь о том, чтобы я разобрала его слова. Но потом в голосе начинает звучать металл, а в глазах медленно разгорается пламя бешенства:

— Да, я понимаю, что в вашем роду больше нет ни одного мужчины. И что Долг крови, кроме вас, отдавать некому. Я скрепя сердце могу согласиться даже с тем, что месть — важнее традиций. И что вы имеете полное право отправиться в Пограничье не после поминок по своему брату, а вместо них. Но я не могу понять другого — почему вы, дочь человека, который был мне ближе, чем родной брат, отказываетесь от моей помощи? У меня достаточно магов и солдат; я прошел не одну войну; в конце концов, я имею право разделить с вами этот самый Долг!!!

Я грустно улыбаюсь и негромко говорю:

— Барон! Вы не правы. Я приехала к вам именно за помощью. К вам, а не к кому-нибудь другому. Мне не нужны маги и солдаты. Для того чтобы я смогла отомстить, мне требуется только это. Почему вы не хотите считать все вышеперечисленное помощью?

Раздан изо всех сил сжимает пальцы на рукояти меча и кривит губы в злой усмешке:

— Баронесса! Вы что, ищете смерти? Для того чтобы найти и уничтожить убийц вашего отца и брата, недостаточно взять на себя Долг крови, повесить на пояс меч и выехать из родового замка… Простите за грубый вопрос, но что вы вообще знаете о войне?

Я не обижаюсь и не злюсь. Просто пожимаю плечами, набираю в грудь воздуха и говорю:

— Ничего. Я всецело полагаюсь на опыт тех, кто стоит за моей спиной. Поэтому стараюсь следовать их советам максимально точно. Ибо прекрасно понимаю, что любая моя ошибка может отправить во Тьму и близких мне людей, и преданных мне или им вассалов…

Барон переводит взгляд на Облачко и негромко рычит:

— Но ты-то хоть понимаешь, что мотаться по дорогам Пограничья вшестером — это самоубийство? Скажи, неужели ты искренне веришь, что без хороших стихийников, жрецов и лучников вам удастся справиться с отборными отрядами Матеуса Коротышки?

Эрр Маалус дергает себя за бороду и без тени улыбки произносит:

— Ваша милость, я почти уверен, что нам это удастся. Если, конечно, мы сможем найти нужное нам количество телег, возниц и муки…

Барон опять закусывает ус, потом вцепляется в ворот щегольского синего котарди, с хрустом оттягивает его вниз и диким взглядом осматривает стоящих за моей спиной Гериельта, Молчуна и обоих мечников. На его шее вздуваются жилы. А на покрасневшем лице выступают капельки пота. Несколько мгновений ожидания — и барон разжимает белые от напряжения пальцы, потом разглаживает ворот, приглаживает короткие седые волосы и, зачем-то изобразив галантный поклон, произносит:

— Баронесса! Ваши телеги будут стоять во дворе моего замка завтра на рассвете. А пока могу я попросить вас разделить со мной ужин?

Здесь, в предгорьях, миром правила поздняя осень. С низеньких, невесть как удерживающихся на горных склонах деревьев облетала последняя листва. Порывистый, уже по-зимнему злой ветер, завывающий в расщелинах скал, подхватывал срывающиеся с изломанных ветвей красно-коричневые пятнышки листьев и, протащив их по промерзшей земле к краю пропасти, сбрасывал в море белоснежных облаков.