– Скажите, господин Линар, ваш-то интерескаков? – нетерпеливо проговорил Шубин. – И почему для того, чтобыэтот интерес выразить, вам нужны посредники?

– Вы полагаете, что частное лицо вроде меняможет просто так обратиться к русской государыне и начать диктовать ей своиусловия? Да меня за такое... в два счета в крепость, а то и сразу вСибирь. И вообще, она меня и слушать не станет. Однако вы все в разное время,кто давнее, кто ближнее, были ее любовниками. И она поймет ваши слова какпроявление заботы о ней. Прислушается к ним. И... исполнит мою невиннуюпросьбу.

– Ну давайте же, говорите, в чем эта просьбасостоит! – бабахнул кулаком по столу пылкий Бекетов, чья ревность была допредела разожжена рассчитанно коварной репликой Линара: «Вы все в разное время,кто давнее, кто ближнее, были ее любовниками». Понятно, что про Шубина НикитаАфанасьевич знал и ревновать к давно прошедшему считал глупым. Но д’Эон...значит, он был последним увлечением государыни! Проклятый француз! Какое горе,какая несправедливость судьбы, что теперь Бекетов обязан ему спасением, а то ижизнью! Теперь его так просто на шпагу не насадишь, а ведь как хочется!

– Видите ли... – протянул Линар. – ВРоссии остались некие расписки, которые я в свое время давал. Финансовыерасписки! Я бы хотел их вернуть.

– Что за расписки такие?! – удивилсяШубин.

– Да сие неважно, – отмахнулсяЛинар. – Можно будет просто сказать государыне, что она получит своибумаги в обмен на бумаги Линара, только и всего.

– Да вряд ли она всякий мусор в памятидержит, – хмыкнул Шубин. – Забыла и о расписках ваших, и о вашемсуществовании, пари готов держать. Что за расписки? Говорите! У кого-то деньгив долг брали, что ли?

– Я ни у кого в долг не брал, –раздраженно выкрикнул Линар. – Я вам не какой-нибудь там... Но осеньюсорок первого года я уехал из России, увозя с собой почти на пятьсот тысячрублей драгоценностей для новой императорской короны, которую поручила мнезаказать для себя Анна Леопольдовна. Кроме того, у меня было тридцать пятьтысяч рублей приданого невесты моей, Юлианы Менгден, и все это я получил подрасписки. Эти бумаги где-то сохранились, я бы желал их вернуть.

Какое-то время в комнате царила тишина.

– Какая жалость, что я не велел Прохвосту тебяпокрепче взять за здесь, – с тоской сказал Шубин.

– А лучше прикусить, – сказал д’Эон.

– А лучше откусить, – сказал Бекетов.

– Меня не трогают ваши оскорбления, –высокомерно проговорил Линар. – Но если вы будете продолжать в нихизощряться, я передам письмо тому, кому оно предназначалось: шведскомупосланнику. И ваша императрица будет опозорена в глазах Европы. Что посравнению с этим какие-то старые расписки?

– Да зачем они вам? – воскликнулаАфоня. – Сами же сказали – старые!

– Как же вы не понимаете, – невеселоулыбнулся д’Эон, – если эти записки остались у императрицы, она в любуюминуту может потребовать возвращения драгоценностей.

– Да-да, – кивнул Линар, –совершенно так же, как шведы могут потребовать возвращения северных земель.

– Какого черта... – выдохнул вдругБекетов и кинулся на Линара. Схватил его, заломил руки назад: – Шевалье, Шубин,обыщите его!

– Нет, нет! – задергался Линар изавизжал, мелко хохоча: – Ах, осторожно, я боюсь щекотки, тише. Я могу умеретьот припадка! Отпустите меня, я брезглив! Напрасно обшариваете меня, словноголодный рейтар маркитантку, я не таков дурак, чтобы таскать собой документыгосударственной важности. Письмо хранится в моей комнате в посольстве, но где –вам в жизни не найти. У меня отменный тайник! Надеюсь, вы не станете меняпытать, чтобы вызнать, где он?

У Шубина мелькнуло на лице мечтательноевыражение...

– Не советую, – сухо сказал Линар. –У меня слабое сердце, я умереть от боли могу. Вы ничего не добьетесь. И вообще,мой камердинер ждет меня, и, если я задержусь, он сообщит Гембори, а тотдоложит Бестужеву, что государственные преступники скрываются в доме Чулкова. Поэтомусоветую меня отпустить.

Повинуясь знаку Шубина, Никита Афанасьевичнеохотно разжал руки.

– Итак, – брезгливо отряхиваясь, Линарпопятился к двери, – прикажете считать, что мы не договорились? Ну чтож...

– Дайте нам время подумать, – выпалилвдруг Шубин. – Сейчас уже поздно... давайте до утра подождем.

Линар молча кивнул и вышел. И даже Бекетов, укоторого явственно чесались руки, не сделал и движения его задержать.

Известие о перевороте застало Мориса Линарауже в Кенигсберге, на возвратном пути в Петербург (разумеется, Дрезденский дворблагосклонно отнесся к его желанию перейти на русскую службу и не чинил ему вотставке никаких препятствий).

Итак, все было кончено... Сунуться в Россиютеперь мог бы только самоубийца. Да, впрочем, новое русское правительствокатегорично отказалось принять его в качестве посланника – когда наивныесаксонцы все же попытались сделать такой запрос!

Более того! Когда спустя несколько летсаксонцы попытались назначить в Россию другого посланника, по иронии судьбыносившего также фамилию Линара, Россия категорически отказалась принять иоднофамилица!

Увы, общение с Нарциссом доставлялоудовольствие далеко не всем.

Линар вернулся в Дрезден и с тех пор сделалсянеприкрытым врагом России.

Между тем судьба его возлюбленной, ее семьи, атакже нареченной невесты не оставляла никаких надежд. Пусть Елисавет ипровозгласила вначале, что собирается Брауншвейгскую фамилию, «не хотя никакихим причинить огорчений», отправить за границу, однако же путники были уже из Ригиотвезены в крепость Дюнамюнде, где у Анны родилась дочь Елизавета. Вот ужнасмешка судьбы в этом имени! И отцом этой девочки точно был не отставной мужАнтон-Ульрих...

Миролюбие Елисавет было сломлено советамиШетарди и Лестока. Убежденная в опасности для России пребывания на свободеИоанна Антоновича и его родителей (тем паче что уже предпринимались попыткиосвободить его, уже вызревал заговор маркиза Ботта и Степана Лопухина посвержению новой императрицы), Елизавета отправила Ивана в крепость, а его родителей– в ссылку в Ранненбург, а оттуда – и в Холмогоры. При отъезде из РанненбургаАнна была разлучена с последним человеком, который еще мог вселить в неенадежду на чудо: с Юлианой Менгден.

В Холмогорах Брауншвейгская фамилия почти всяцеликом нашла свой конец. Юлиана Менден воротилась из ссылки только в 1762году, милостью Екатерины Алексеевны.