– Ни с того ни с сего он там и впрямь невозьмется, – согласился д’Эон. – Пожар берется либо понеосторожности, либо по злому умыслу.

– ...отпусти нам и помилуй нас, –пробормотал Шубин, перекрестился – и вдруг решительно сказал: – Кавалер делоговорит. И это единственное, что нам осталось, если мы хотим письмо добыть.Ежели огонь вспыхнет, Линар сам в тайник полезет и бумагу вынет. Вот тут-токто-нибудь его и перехватит, письмо отнимет и выскочит через окошко в сад, гдемы его ждать будем.

Бекетов взялся руками за голову. Даже в томодурманенном состоянии, в каком он находился, он не мог не признать, чтовыдумка, может, не столь добропорядочна, зато действенна, особенно в техобстоятельствах, в которых они находились. Бекетов мог жалеть только о том, чтоэто озарение не посетило его самого. Ну что ж, приходится признать: и уфранцузов порой просветления в мозгу бывают. И они кое на что годны.

Как и некоторые девицы...

Да, кабы Никита Афанасьевич вчераповнимательней слушал Афоню, а не злобствовал, глядишь, и сам бы додумался бы,к чему она речь ведет. А то отправилась девчонка спать озлобленная, и...

Его вдруг словно кипятком окатило. Туман вголове вмиг рассеялся, и память вернулась. Он вспомнил все, только не могповерить, что это не сон был, не кошмарный сон...

– Да что вы молчите, НикитаАфанасьевич? – с досадой спросил Шубин. – Что это как будтоостолбенели?

– Неужели вам не нравится мой projeсt? –обиженно проговорил д’Эон. – Ну тогда предложите лучше.

– Нравится... – прохрипел Бекетов. –Ничего лучше не... не предложу...

– Ну и ладно, коли так, – решительносказал Шубин. – Одевайтесь и вниз. И вы, кавалер, поспешите.

Д’Эон уже выметнулся из комнаты. Шубинзадержался лишь настолько, чтобы зажечь своей свечой ту, которая стояла настоле возле кровати Бекетова.

Первым делом Никита Афанасьевич дотянулся донее, схватил и откинул одеяло.

От того, что он увидел, у него стемнело вглазах так, словно свеча погасла. Но она горела и продолжала освещать измятую,чуть ли не в ком сбитую простыню, на которой виднелись кровавые пятна.

Англичане умели учиться на ошибках, и знакомаякалитка в заборе оказалась закрыта. Афоня дернула ее раз и другой, ноостановилась. Толку-то? Она помнила, какой раньше здесь был хлипкий засов,калитка ходуном ходила, лишь к ней притронешься, а сейчас не сдвинешь ее.Знать, заменили засов. Не с ее силой пытаться его своротить, и руку непросунуть, чтобы отодвинуть. Афоня не стала терять время и, взглядомпримерившись к высоте забора, отошла подальше, чтобы разбежаться.

Благословение божие эта мужская одежда, что бона тут делала в юбках да кринолинах?!

Афоня несколько раз глубоко вдохнула, чтобылегче бежалось и выше прыгалось, и почувствовала, как закружилась голова. Иноги задрожали...

Она себя не узнавала. Раньше никакая усталостьее не брала, а сейчас... или прав был Шубин, все дело в мозготрясении, котороес нею содеялось?! Да, именно мозготрясением, воистину, можно было объяснить то,что она содеяла нынче... и после чего пребывала в бессилии душевном,умственном и телесном. Вдруг вспомнилось, как одна из ее английских кузинвыходила замуж. На другой день после свадьбы самые близкие родственники прибылик праздничному семейному столу, и Джудит ходила, еле передвигая ноги, вообщевся держалась как стеклянная, и Атенаис это казалось ужасно смешно. Онаспросила, что с Джудит, спросила у своей второй кузины – бойкой на язык Бетси,и та хихикнула: «Ты что, не понимаешь? Она была девицею, а стала женщиной!Думаешь, это так просто?!»

Это непросто, Афоня нынче сама понимала, и,будь ее воля, она не двинулась бы с теплой и мягкой постели, а так и провела быдень, но вышло, что нельзя ей разнеживаться на пуховиках воспоминаний, и дажене дозволено ей перебирать их издалека, потому что сразу непременно наткнешьсяна имя, которое слетело с любимых губ среди поцелуев... чужое имя, ненавистноеимя!

Нет, нельзя об этом!

Она разбежалась и кое-как, с непривычнойнеуклюжестью, прорвавшись сквозь ломоту в ногах, вскарабкалась на забор.Огляделась – со стороны улицы никого, и в саду тихо – и спрыгнула с забора ввысокую траву.

Конечно, был риск, что тут же налетитБрекфест, однако по тому времени, которое Афоня провела в посольстве, онапомнила, что раньше рассвета Гарольд собаку в сад не пускал. Либо на вечернейзаре, либо на ранней утренней. Поэтому оставалась надежда, что Афоне повезет.

Вообще, как вспомнишь, очень даже не зря жилаона в посольском доме. Это только казалось тогда – глаза б мои на этих англичанне глядели! – а на самом деле они глядели, да еще как внимательно. Глазаглядели, а голова запоминала. Теперь Афоня вполне отчетливо представляла себе,куда идти и что делать.

Сначала взобраться на галерейку – конечно, постолбу, потому что ступеньки старой деревянной лестницы скрипят так, что слышново всех комнатах, которые на галерейку выходят, а среди этих комнат, междупрочим, спальни Гарольда и Колумбуса, Линара то есть. Так пусть же ничто непотревожит их сна! Теперь приотворить окно фехтовальной залы, которое так иоставалось незастекленным после того, как его разбил Брекфест. Пробраться взалу и постараться в темноте не задеть стойки с рапирами и не налететь на шкаф.Выглянуть в коридор... Через две двери налево комната Гарольда. Через одну направо– комната Линара. Вот туда Афоне и нужно, но еще не сейчас... немного погодя.Сначала нужно повернуть налево и дойти до конца коридора. Там днем и ночьютопится печь (имеется слуга, чтобы доглядывал за ней во всякое время).Почему-то англичане постоянно мерзнут, печка даже в жару всегда раскалена. Ониворчат, что могут согреться лишь у камина, что, на взгляд Афони, порядочнаядурь. Печка тепло хранит, камин его расточает безрассудно. К печке можноприжаться и спустя час после того, как она прогорит, – и согреешься, а соткрытого огня что проку? Отец камин любил, а Афоня с матерью – нет.

Она взмахом головы отогнала воспоминания ородителях. Что ж... одно хорошо, ей не придется оплакивать их участь, ну а обучасти дочери они, может быть, и не узнают.

Что-то говорило Афоне, что живой она отсюда неуйдет, и это беспокоило ее лишь потому, что надо же как-то передать бумагисвоим... а как это сделать, если ее убьют? Да ладно, сказала она себенаконец, ты сначала бумаги добудь, а потом заботься, как их передать.