Утром предупредил Купаву, что вернется к вечеру, а то и завтра. Зашел в лес, прочитал заговор для обращения, крутанулся на левой ноге, обратясь в стрижа. Мала птичка, зато летает быстрее многих. Одно плохо: с собой взять ничего нельзя. Орел, так тот зайца легко несет, а в косом десять фунтов веса. Но стриж летит быстрее.

Солнце еще на три пяди над горизонтом подняться не успело, как Первуша знакомое село увидел. Сел за околицей, в человека обратился. Первым делом – к избе купца. Тот рядом с возком стоит, лошадь запряжена. Видно – ехать куда-то собирался. Увидел Первушу, руки для объятий раскинул в стороны:

– Ба! Не ждал, не гадал. Думал грешным делом, запамятовал ты.

– Я слово дал.

– Похвально. Я нашел все, что ты истребовал. Пойдем, покажу.

Все, что приобрел купец, в трапезной хранил. Все снадобья в небольших горшочках, горлышки промасленной бумагой затянуты. Бумага – редкость большая, потому как дорога. Простолюдины на восковых табличках писали, на бересте. Не поскупился купец. Да и кто на бумаге экономить будет, если за редкие снадобья чистым серебром плачено, и не мало.

Первуша каждый горшочек открыл, понюхал, мазнул пальцем, попробовал на вкус. Не обманули купца, товар доброкачественный привезли. Может, в торговом деле он дока, но в снадобьях точно не разбирается.

– Мне бы в поварню и чугунок небольшой, – попросил Первуша. – Снадобье сварить надо.

– И печь топится, и кухарка поможет, а уж чугунков – любой на выбор.

– Нет, один я варить снадобье буду. Вдруг кухарка сглазит?

Поварня большая, пахнет вкусно. На столе в углу расстегаи с рыбой остывают, белой тряпицей покрытые.

– Дуняша, дай человеку чугунок и ложку, полагаю – на длинной ручке. А сама ступай, отдохни, заслужила. И на поварню пока не заходи.

Первуша один остался. Чугунок на печь поставил, немного воды плеснул, только дно прикрыть. Вскипела вода, обернулся Первуша к иконе в углу, молитву прочитал. Хотя и говорят, что двум Богам не служат, начал наговор читать, что Коляда для таких случаев поведал. Медленно в кипящую воду живицу тонкой струйкой влил, помешивая. По поварне сразу запах сосновый поплыл, лесом запахло. Когда масса однородной стала, по крошке, по комочку мумие обламывать стал, в кипящее варево бросать. И помешивать, помешивать, пока весь глянцево-черного вида кусок не исчез. Варево черным сделалось, запах странный, даже сравнить не с чем. Последним очередь дошла до каменного масла. Понемногу добавлял, помешивая, когда горшочек опустел, ухватом чугунок снял, отставил в сторону – остудить. Когда счел, что пора, снова чугунок на печь вернул, довел до кипения. А от чугунка дух необычный, тяжелый. Первуша другой наговор счел. Вроде все сделал, хоть и в первый раз, по наущению Коляды.

Чугунок с печи снял да на стол. Пока хлопотал, за слюдяным оконцем темно сделалось, время пролетело незаметно. За дверью в поварню движение, потом деликатное покашливание:

– Прости, Первуша, коли отвлекаю. Ты жив ли, не угорел?

– Закончил уже, выйду.

Первуша котелок потрогал. Остыл. И варево в нем застыло, цвета черного. Первуша котелок в руки взял, перевернул. Не потекло, не расползлось по стенкам. Стало быть, сырье качественное и сварено правильно.

Первуша дверь распахнул. Сам Нифонт переминается, рядом кухарка. Женщина сразу в поварню ринулась.

– Ой, батюшки-светы! Печь-то почти погасла! Вся сдоба здесь осталась. Семья некормлена! Расстегаи остыли, а их Олежек просил. Похлебка перестояла, – запричитала она.

– Окстись, Дуняша! Хоть и не пост сейчас, а попоститься всегда полезно. Ан не испортились расстегаи. Собирай на стол, вкушать будем.

Кухарка еду на блюда, в трапезную носить стала. А Первуша котелок в руки, просит купца:

– К сыну веди!

Купец на чугунок глянул, подумал – жидкое варево.

– Не споткнись только. Разольешь, а нового снадобья не скоро привезут.

Сын Нифонта, Олег, явно отцом о прибытии Первуши извещен был. Не в постели встретил, как в первый раз, а на лавке сидя. При появлении Первуши в комнате встал, скособочившись. Поклон отбил, отдавая дань уважения младшего старшему.

– День добрый, Первуша-знахарь!

– Вечер уже за окном. Здравствуй, Олег. К лечению сегодня приступаем.

– Заждался уже.

– Снимай портки, на лавку ложись. И смотри, как делать буду. Потому как сам потом повторять обязан. Чугунок с лечебной мазью в прохладном месте держи. Солнце на него попадать не должно, иначе силу потеряет. И мазать будешь дважды – утром и вечером. Чугунка надолго хватит, мыслю – на два месяца.

– Так долго?! – У Олега лицо скривилось.

– Нешто кости растут быстро? Нифонт, у тебя бечевка найдется ли? – повернулся к купцу Первуша.

– Нашел о чем спросить! Тебе сколь?

– Да пол-аршина.

Когда купец принес, на конце тонкой бечевы Первуша узелок завязал, потом к покалеченной ноге Олега приложил. На уровне пятки еще узелок сделал, мальчонке отдал.

– Повесь на гвоздик или под подушку положи. Каждую седмицу меряй, как я только что, и узелки вяжи. А теперь мазать будем.

Первуша легкое разминание мышц сделал, кровь разогнал. Так мазь быстрее действовать будет. Мальчонке больно, дергается немного, но зубы стиснул и молчит. Это хорошо, сила воли есть, стремление выздороветь присутствует. Закончив, одеяльцем прикрыл ногу.

– Всегда так делай, теперь отдохнуть немного. И каждый день утром и вечером мажь.

– Забудет, так я напомню, – прогундел Нифонт. – А теперь к столу.

– Руки бы мне ополоснуть от мази, не то ложка из рук выскользнет, – пошутил Первуша.

– Сам солью.

Это признак особого уважения к гостю. Нифонт полил водой из кувшина, подал полотенце. Первуше приятен знак внимания и неудобно. Купец старше, богаче, семья у него. А кто Первуша? Начинающий знахарь, мало кому известный.

Ужин, совмещенный с обедом, да все по вине Первуши, затянулся. И щи подали, и кур запеченных, и расстегаи. Первуша наелся досыта, кухарку поблагодарил. Время позднее, пора и честь знать.

– Пойду я, Нифонт. Если можно, дай расстегай. К знакомым ночевать иду, угощение будет.

– Так ночуй у меня, место есть, не стеснишь.

– Пойду, проведать хочу, давно не был.

– Тогда задержись, я мигом.

Купец вернулся быстро, в чистой тряпице пара расстегаев. Честно говоря, шибко понравились они Первуше, да и то сказать, начинка-то не из карася костлявого или судака совсем постного, сухого, а из белорыбицы. Водилась такая в больших реках, но Первуша сам ее не видел. Баяли – копченая больно жирна и вкусна, да денег больших стоит. Когда прощались, Нифонт заявил:

– Ежели сыну поможешь, я в долгу не останусь, серебром отплачу.