– Рано пока об этом. Через два месяца появлюсь, сына осмотрю.

– Верю, полагаюсь на тебя.

Деревня по позднему времени уже спать ложилась. Пока Первуша по улице шел, свет в окнах гас. Вот и последний дом на улице. Первуша в калитку постучал. С крыльца спросили:

– Кого в ночь принесло?

– Дед Шигона, не узнал?

– Первуша?

Дед, как был в исподнем, трусцой направился к воротам, калитку отворил:

– Заходи, гость дорогой.

В избе лучина горит, да света от нее мало, круг в аршин едва освещает, а углы избы в потемках.

– Зоряна где же? Ужель спит?

– Да кто же в ее годы спит в это время? На гулянках, с парнями и девчатами. У реки собираются. Не слыхал разве – поют?

– Вроде нет.

– Что ты! За ней сейчас толпы парней ухлестывают! Первая красавица на деревне, проходу не дают.

– Вон как!

– Угостить бы тебя с дороги, да нечем, – вздохнул Шигона.

– О! Это я тебя угощу. Расстегай с белорыбицей.

– На постоялом дворе купил?

– Круче! Купец Нифонт угостил. Сына я его пользовал.

Первуша тряпицу развернул, на стол угощение уложил. Дед сыто навел.

– А второй Зоряне оставим.

– Непременно. С гулянок придет – проголодается.

Разговор прервался. Шигона уплетал за обе щеки расстегай, периодически вскрикивал:

– Ох, вкуснотище! Неуж каждый день такое едят?

Первуша сыт. На деда смотреть смешно и печально. Потому как человек досыта вкусной еды не ел. Первуша хорошо его понимал, сам иной раз голодал. Но деду благодарен был: он приютил его, поделился последним, что в избе было. Наевшись, Шигона на полати одеяло и подушку бросил.

– Повечеряли, спать пора.

А кто бы против? Ох, с каким наслаждением растянулся на чистой лежанке Первуша! Уже под утро скрипнула дверь, в избу тихонько девушка вошла. Быстро разделась, шмыгнула на печь, на лежанку теплую. Дед проснулся первым, по-стариковски не спалось.

– Зоряна, просыпайся, гость у нас.

– Ну, дедушка, дай немного еще поспать.

– Первуша у нас, мыслю – не надолго.

Шорох послышался. Первуша разговор слышал, сел на полатях, глаза продирал. В избе уже светло, солнце встало. Вдруг из-за печи к нему девица метнулась, в одной рубашонке. Обняла крепко, в губы жарко поцеловала, обдала запахом девичьего тела.

– Ты что же, бесстыдница, вытворяешь? – делано возмутился дед.

Зоряна отпрянула. Ба! Какая красавица! Лицо – только иконы писать, ни одного изъяна, тело налитое, крепкое. И знает же, что хороша собой, потому как парни роем вокруг вьются. Но знает, кому красотой обязана.

– Сейчас завтрак приготовлю, – улыбнулась она.

– Воду вскипяти, Первуша расстегай рыбный принес, тебе оставили.

Первуша с дедом вареных яиц поели со ржаным хлебом, сытом запивая. Зоряна быстро расстегай съела.

– Вкусно, каждый день бы так!

– Рассказывай, как жизнь молодая идет.

Первуша хотел услышать, что изменилось. Дед деликатно из избы во двор вышел.

– Лучше всех, только девки деревенские больно завидуют.

– Пусть утрутся, ноне в твоей избе праздник.

– И я такожды думаю. А хорошо быть красивой. Парни ухаживают, слова ласковые говорят.

– Ты только голову не теряй. Ну, пора мне. Через два месяца, по осени, буду у купца. К вам зайду обязательно.

– Ждать будем.

Первуша с Шигоной и внучкой сердечно простился, вышел со двора. Околица за плетнем хозяйства Шигоны, последний его дом в деревне. Пока шел, оглядывался. Шигона и Зоряна стояли, руками махали. Люди простые, добрые, приветливые.

Как скрылась деревня из вида, наговор прочитал, на ноге крутанулся, обращаясь в стрижа. С высоты птичьего полета так красиво! Зелень дубрав и лугов изумрудная, хлеба желтым колосятся, реки серебром отливают. И люди внизу маленькие. Упс! Вперед смотреть надо, едва со стервятником не столкнулся, но успел отвернуть. Всегда полагал – невозможно сие, в воздухе пространства много.

Хутор показался внизу неожиданно. Первуша приземлился неподалеку, на тропинке, обернулся человеком. Немного постоял, приходя в себя. Удивительное дело, так быстро преодолел путь, на который пешком затратил три седмицы. А еще – не сбился с пути. Но ведь птицы, возвращаясь с зимовки в теплых краях, тоже безошибочно находят родные места, где вылупились из яйца. Чудно!

Стоило к хутору подойти, под ноги черным клубком выскочил Пострел. Хвостиком вилял, умильно в глаза заглядывал, всячески расположение хозяину пытался показать. Первуша погладил его по голове:

– Не обижал тебя Харитон?

Шерсть на щенке не подрана, ран нет, стало быть – не обижал. На хуторе Харитон у собачьей будки возлежит. Матер, здоров, не кинулся, как Пострел, Первушу встречать. Встал не спеша, подошел, глянул исподлобья.

– Порядок на хуторе, Харитон?

Молчит волк, знаков не подает. Первуша в избу. Так вкусно пахнет! У печи Купава хлопочет. Увидела Первушу, руками всплеснула:

– Ой, я и не слышала, как ты вошел! День добрый!

– И тебе доброго здоровья!

Подошел, обнял. Хотя и не его изба, а как дома себя почувствовал.

– Есть будешь?

– Обязательно.

– Каша есть, шанежки испекла.

– Ставь на стол, голоден я.

Поели оба. Первуша поинтересовался:

– Мед весь выкачала?

– Едва туесков хватило. Новые надо делать.

– Значит, завтра еще на торг.

Неделю, каждый день, Первуша на торг в село ходил. Менял мед на рыбу вяленую и копченую, на сало соленое. Однако же половину меда приберег. Когда селяне скот резать будут, надо мяса набрать, солонины сделать, повялить, чтобы до зимних холодов не пропало. А уже зимой о том беспокойства нет, морозы испортиться не дадут. Ледник под амбаром есть, только льда нет. Так зима впереди, надо будет заполнить. За лето немного подтаивает лед в подвале, однако же, если возобновлять, даже летом прохладно, продукты хранить можно. Беспокоился, что бочек мало – две большие и две маленькие, да и не новые. Не потекут ли? А еще крапивы надо набрать, лопухов. Они продуктам испортиться не дадут.

Через седмицу некоторое беспокойство в груди ощущать стал, томление. Подумал, пытаясь отыскать причину, да попусту. Пока Купава над бортями хлопотала, решил Вещую книгу открыть.

Книгу достал, бережно огладил переплет. Интересно, сколько хозяев она сменила? Коляда не первый был, а после него книга Первуше досталась. Он заклинание прочитал, обложку перевернул. Слабо засветилась страница. Себя увидел, как в стрижа обращается. Сперва не понял. Он на грядущие дни заговор делал, неужели ошибся? И книга день прошедший показывает? Присмотрелся. Нет, местность под птицей незнакомая, степи, стада пасутся, на пастухах одеяние непривычное. Страница померкла. Первуша задумался. К чему бы это? Догадка мелькнула в голове. Укорять себя стал. Сам в тепле и сытости, а о братьях не вспомнил. Сколько годков уже прошло, как на деревню их налетели басурмане, – три или четыре? Пожалуй – четыре. Сперва о братьях малых вспоминал, потом все реже. Нехорошо! Они одна семья были, и попытаться узнать их судьбу, а то и выручить из полона – его святое дело. Кто, как не родня, помогать должен? Если братья не забыли его, надеются. А может, за годами и надежду потеряли? Прочитал заклинание, закрыв глаза, стал думать о среднем брате – Вторуше. Конечно, каков он сейчас, не представлял. Открыл глаза, уставился на страницу. Светлеть стала она, тусклым светом зажглась. Степь, немного дальше подножие горы, несколько мальчиков собирают камни, складывают в кучу. Лицо одного из них смутно напоминает знакомые черты. Так ведь на отца Первуши он похож, брат его единокровный! Первуша глазами впился в видение. Вот какой брат стал, вытянулся, подрос, но худющий и в обносках каких-то. А еще волосьями оброс, не стрижен давно, в ухе кольцо раба. Вот по месту, где он находится, определиться невозможно. Видение исчезло. Первуша сначала обложку прикрыл. На глаза слезы наворачивались. За долгие годы впервые родное лицо увидел. Успокоился, заклинание прочитал. Мысленно самого младшего брата представил – Любима. Страница книги сначала засветилась, но никакого видения не появилось, страница черной сделалась. Странно. Не было прежде такого. Подумал – не получилось. Попытку повторил, а результат прежний. Задумался. Не хотелось думать о плохом, но по всему – нет уже Любима.