— Сейчас мы пересечем канадскую границу, — сообщила Милдред, откинувшись на спинку своего сиденья. — Я скажу им, что ты мой племянник. Мы едем в Медисин-Хат, чтобы купить тебе новую одежду для школы. А ты, если хочешь, можешь сказать, что я тебя похитила. Самый удобный случай. — Она поджала губы. — Хотя я предпочла бы обойтись, по возможности, без тюрьмы, в которую мы тогда попадем.

Впереди, почти на горизонте, там, где шоссе обращалось в далекую карандашную линию, показались на фоне безоблачного синего неба два темных низких бугорка. Я бы не различил их, если бы не смотрел туда же, куда и Милдред. Значит, это и есть Канада. Ничем не примечательная. То же небо. Тот же дневной свет. Тот же воздух. И все-таки другая. Как получилось, что я еду в Канаду?

Одной рукой Милдред шарила в стоявшей на полу большой сумке из красной лакированной кожи, другой продолжала вести машину. Темные бугорки быстро выросли в два приземистых прямоугольных дома на пологом подъеме прерий. Рядом с каждым замерло по машине. Должно быть, здесь и проходила граница. Я не знал, что на ней может случиться. Возможно, меня задержат, закуют в наручники и отправят в сиротский приют — или назад, туда, где у меня нет ничего, кроме пустого дома.

— О чем думаешь? — спросила Милдред.

Я вглядывался в небо над Канадой. Никто еще не спрашивал меня, о чем я думаю. В нашей семье то, о чем думали мы с Бернер, — даром что думали-то мы постоянно — существенным не считалось. И я мысленно произнес: «Что мне предстоит потерять?» — это и было тем, о чем я думал, хотя всего лишь потому, что слышал эти слова от других людей — в шахматном клубе. Вслух я их произносить не стал. Но правильность этого вопроса поразила меня. А вслух я сказал: «Как вам удается понять, что происходит с вами на самом деле?» Надо же было что-то сказать.

— О, человек этого никогда не понимает.

Лежавшая на руле рука Милдред сжимала теперь водительское удостоверение. Мы уже приближались к двум стоявшим рядышком, бок о бок, деревянным домишкам. Шоссе разделялось перед ними надвое, огибая их с обеих сторон.

— На свете существуют люди двух разных сортов, — продолжала Милдред. — Вернее, сортов-то гораздо больше. Но по крайней мере два имеются точно. Люди одного понимают, что ничего они знать не могут, никогда; люди другого считают, что всегда знают все. Я принадлежу к первым. Так оно спокойнее.

Грузный мужчина в синей форме вышел из домика справа, одной рукой пристраивая на голову полицейскую шляпу, а другой маша нам: проезжайте. На столбе перед домом трепетал красный флаг, мне незнакомый, — впрочем, изображенный в его верхнем левом углу флаг английский я признал. Под флагштоком стояла доска, на которой значилось: «ВЫ ВЪЕЗЖАЕТЕ В КАНАДУ ПРОПУСКНОЙ ПУНКТ УИЛЛОУ-КРИК, САСКАЧЕВАН».

Второй домишко был американским, над ним плескались «звезды и полосы». Не уверен, впрочем, что звезд было пятьдесят, что среди них присутствовала и гавайская.[13]Граница имела двойной смысл. Пересекая ее, человек выезжал из одной страны и въезжал в другую. Я ощущал себя выезжавшим, и мне это представлялось важным. Из американского домика вышел под ветерок мужчина пониже, без шляпы, в синей форме другого покроя, но зато со значком и револьвером на боку. Он вглядывался в проезжавшую мимо Милдред. Возможно, он уже все про меня знал и собирался арестовать нас обоих. Я сидел неподвижно, смотрел вперед. По какой-то причине, объяснить которую я не смог бы, мне хотелось пересечь границу, мысль об этом радовала меня, и я боялся, что нас могут остановить. Наверное, я тоже принадлежал к первой из двух людских разновидностей, о которых говорила Милдред. Как бы иначе очутился я здесь, где все, что когда-либо казалось мне понятным, уходило назад и пропадало? Вовсе не такие чувства ожидал я испытать. Я проснулся в постели один, я смотрел, как сестра уходит из моей жизни, и, может быть, навсегда. Мои родители сидели в тюрьме. Не было у меня никого, кто заботился бы обо мне или о ком заботился бы я. Пожалуй, вопрос «Что мне предстоит потерять?» был правильным. А ответить на него следовало так: «Очень немногое».

Шоссе, приведшее нас в Канаду, снова шло по бескрайним пахотным землям, не отличавшимся, на мой взгляд, от оставленных нами по другую сторону границы, только домов, сараев, ветряных мельниц и свидетельств человеческого присутствия здесь было побольше. Милдред сказала, что зеленые холмы, которые я впервые заметил, оказавшись к северу от Хавра, называются Сайпресс-Хиллс. По ее словам, они чем-то похожи на Альпы: выросли сами собой из прерий еще в те времена, когда по здешним равнинам ползли ледники. Они покрыты особыми, изолированными от других лесами, и животная жизнь там тоже своя. Чужаков местные жители не любят. Впрочем, городки, через которые мы проезжали, — Говенлок, Консул, Рейвенкраг, Робсарт — ничем не отличались от любого заштатного городишки Монтаны. Хотя я думал, что если человек вырос в месте с таким странным названием — включая сюда и Саскачеван (название, которое мне приходилось слышать редко), — то он и в себе всегда будет усматривать нечто странное. Вообще, в дальнейшем существовании ничто уже не будет казаться мне таким же совершенно нормальным, каким была для меня жизнь в Грейт-Фолсе.

Ведя машину на север, под уже предвечерним солнцем, Милдред пересказывала мне то, что знала о Канаде и что, по ее мнению, могло мне пригодиться. Канада принадлежит Англии и делится на провинции, не союзные штаты, — хотя разница между ними невелика и состоит главным образом в том, что в Канаде их десять. Большинство населения говорит на английском, но немного другом, объяснить она этого не смогла, однако не сомневалась, что я пойму все сам и быстро освою здешний язык. В этой стране, продолжала Милдред, тоже празднуют День благодарения, только не в ноябре, да и приходится он не на четверг.[14]Канада сражалась вместе с Америкой в той же мировой войне, в какой сражался мой отец, но вступила в нее даже раньше нашего, поскольку повинуется она королеве Англии. Канадская военная авиация ничуть не хуже нашей. Милдред сказала, что Канада — страна не такая старая, как Америка, в ней еще сохранился дух первопроходцев, и никто из канадцев не воспринимает ее как единую державу, — собственно, население некоторых частей Канады говорит на французском, столица ее находится на восточном краю страны и уважения никому не внушает, не то что наш Вашингтон, округ Колумбия. Канадские деньги, сказала Милдред, тоже называются долларами, правда, у них другая раскраска и по какой-то таинственной причине стоят они иногда дороже наших. И еще она сказала, что в Канаде имеются свои индейцы, только обходятся там с ними лучше, чем мы с нашими, а территория Канады превосходит американскую, однако она по преимуществу безлюдна, негостеприимна и большую часть года покрыта снегом.

Я ехал с Милдред и думал: как все это смогло стать реальностью только потому, что мы проехали мимо двух стоявших в глухомани домишек? Чувствовал я себя лучше, чем в начале дня, когда не знал, куда направляюсь. Я не то пережил кризис, не то увернулся от него. И испытывал облегчение. И желал лишь, чтобы моя сестра, Бернер, осталась со мной и увидела все это.