— Что вы имеете в виду? — нахмурился Иноземцев. — Получается, что вы ей помогали? Помогали Лиловую Тень изображать?

— Погодите гневаться, ваше благородие, нельзя тогда мне было вам сказать, а то б проклятый француз вас тотчас порешил и меня заодно. Он был на грани все единым выстрелом решить. Очень уж в нетерпении пребывал — вы ведь восьмым прибыли-с… Если бы вы знали все до конца, то не были б на меня в такой претензии, обиды б не держали. А я и сам готов вам все поведать, душу облегчить… с каким грузом живу, словами не высказать, ваше благородие, уж никакие-с сердечные капли не помогают.

Иноземцев отодвинул от себя тарелку, скрестил руки на груди.

— Я бы попросил, дорогой Саввич, все доподлинно поведать. За тем я и явился.

— Охотно, ваше благородие, охотно. Прежде начну я с истории его превосходительства, с которым лично знаком не был, но о котором тем не менее знаю немало любопытных подробностей. Вы удивлены, наверное, как это — знаком не был? Да, ваше благородие, в глаза его никогда не видел истинного Аристарха Германовича, ну разве что только на портрете.

Сбежал он тогда на четвертом десятке жизни в Африку, ибо просадил в «фараона» все свое состояние, даже в отставку не подал, так как есть сбежал… А в Африке земли сплошь золотом да алмазами усеяны, там рукой песок поскреби и среди комочков глины можно пару-тройку зерен алмазных найти. Только старателем наймись, в аренду клочок земли возьми за сотню фунтов стерлингов, вырой ямку и хоть весь день из нее камушки-то и извлекай. Да только условия африканские были не бог весть какие-с — жара, жалкая хибарка из сухих веток, буйволовая подстилка заместо кровати и вода на вес энтих алмазов. Так что, бывало, старатели все камни найденные за воду отдавали. А сколько их там мерло, как во время чумы. И болезни всякие водились, и звери ночью нападали — и львы, бывало, и леопарды, и гиены стайками бродили вокруг рудника в поисках падали.

Вот так и жил его высокопревосходительство несколько долгих лет, все искал-с, искал. Однажды повадился возле генераловой ямки виться мальчонка лет десяти-одиннадцати — мексиканец, то ли сынишка чей-то, то ли так, найденыш, сейчас уже никто и не упомнит. Заметив ребячье внимание, его превосходительство заговорил с ним по-русски и, несмотря на то что тот ни слова не понимал, сам того не замечая, стал с ним разговаривать так, словно с самим собой. Работал и говорил что-то, то сказки сказывал, то анекдоты, бывало, стихи прочтет, ну все, что на ум приходило, то и говорил, чтобы самому русскую речь не забыть, чтоб время быстрее летело, да и из тоски по родным краям, что уж скрывать. А мальчишка удивительный был — сам чернявый, а глаза как янтарь с золотистым отливом. Ну как у нашей Ульянушки. Сидел и слушал. Слушал, слушал. А потом как начал тоже по-русски лопотать, так, словно где-нибудь в наших губерниях родился, его высокопревосходительство только весь рот раскрыл от изумления. Удивительной смышлености мальчик-с. Жалко, если бы пропал. И начал тогда генерал рассказывать ему о науках разных, считать научил, географию поведал, астрономию, а по ночам при зажженной лучине грамоте русской и английской обучал.

И так за пару лет на сем прииске он прикипел душой к мальчишке, что когда пришло время покинуть рудник, взял его с собой, никто и не возразил. Вместе они после волонтерами в британскую армию пошли, вместе на собранную горсточку алмазов земли прикупили, вместе «Бюлов Диамондс» открыли. Прошло лет семь-восемь. Паренек стал величать его превосходительство отцом, и навряд ли кто бы в этом усомнился, потому как, когда вырос мальчишка, был он до того похож на генерала, что тот невольно задавался вопросом, а не согрешил ли он по пьяни с какой-нибудь мексиканкой. Но столько лет тому назад он никакой мексиканки повстречать не мог, конечно-с. Это была одна из тех случайностей, которые иные часто за знак свыше принимают.

Но тут случилась история, о которой он сам вам изволил поведать, если ваше благородие помнит. Вы, наверное, поняли из рассказа, что его превосходительством я величаю старого генерала, а будущий генерал, которого вы гипнозом спасали, — это как раз мальчишка и был. Ему тогда лет семнадцать было, когда его африканское зверье в пустыню уволокло. Все, что он рассказывал, уж поверьте мне, чистейшая правда.

Старый генерал так исстрадался, пока сына искали, что снова за игорный стол сел. Фортуна не особо баловала его превосходительство, потому мало-помалу он начал терять нажитое. А когда парень, слава господи, вернулся, дело удалось поправить. Его мать-природа особым складом ума наделила — математику щелкал, как семечки. И единожды взглянув краем глаза на вист, которым развлекались английские колонизаторы, тотчас просек, как и что в этой игре делается. Уселся за карточный стол и разул противников, за один вечер вернув треть состояния приемного родителя. Увы, господин Бюлов становился не совсем уравновешенным человеком, едва заслышит звук тасующейся колоды. Посадив мальчишку заместо себя, заставил его переиграть со всеми маклерами побережья, со всеми уважаемыми господами и владельцами рудников. Сколотили они небывалое состояние за неделю, можно было прямо из-за стола вставать и в Европу возвращаться несметными богачами. Но один из проигравшихся посчитал честный расчет парня за шулерство, дескать, меж отцом и сыном какая-то договоренность имелась. Тотчас же явились стражи порядка. Его превосходительство, едва почуяв неладное, собрал деньги, золото, алмазы — а их было пуда два, не меньше — и хотел было удрать с сыном. Но сердечко его не выдержало, и он уснул сном вечным, пусть земля ему будет пухом.

В итоге мальчишке пришлось за все отвечать, хоть, в сущности, отвечать было не за что. Он уж объяснял-разъяснял правосудным органам, что, мол, здесь всего лишь математический расчет, что играл он, не на одну только фортуну возлагая надежды, но кто ж поверит сиротинушке, тем паче в африканской глуши, где британский протекторат творил, что душе его заблагорассудится.

Отвезли его в Кейп-Кост, посадили в крепость. Но паренек был не только смышлен, но и удачлив. Среди тюремных работников нашелся один ашанти. Он увидал амулет, какой оставили на груди нашего героя таинственные похитители, тотчас же заявил, что непременно должен отпустить обладателя оного амулета на волю. Даже объяснил почему. Слушайте, Иван Несторович, внимательно. Обладатель сего амулета-с является не кем иным, как гиеной-боудой, и по силе нет ему равных. И ежли его не выпустить вовремя, то на ушах будет стоять вся тюрьма, а потом напуганные англичане начнут охоту на боуд и поубивают много добрых ашанти. Более того, он внушил бедному мальчишке, что каждую ночь видит, как тот из человеческого тела своего выползает весь покрытый пятнистой шерстью.

Иноземцев невольно побелел, представив, как бедный Аристарх Германович, корчась и стоная, в гиену обращается, в ужасного зверя с дьявольской ухмылкой. Саввич-то и не знал ведь о похождениях сей расчудесной боуды в стольном граде Петербурге.

— Но края африканские уж больно загадочные да таинственные, — продолжал лакей, — не захочешь — поверишь во все, что угодно. Тяжело было его превосходительству об этом вспоминать, до последних дней своих мучился, не спал ночами, параличом занемог. Вы ведь его тогда так здорово вылечили, а… Что уж вспоминать, сделанного не воротишь. Ладно, что-то я опять отвлекся, — пробормотал камердинер, смахивая слезы с седых ресниц. — Впрочем, его выпустили. Пролез он тишком на какое-то судно, спрятался и незамеченным добрался до самой Англии. Был у него и такой дар-с — мог слиться с окружающими предметами аки хамелеон, передвигаться неслышно аки кошка, надолго замирать и задерживать дыхание. На прииске, на этой земле страшной, и не тому научишься, а ежели не научишься — звери тотчас съедят. Или люди.