Перебрался в Лондон, присоединился к бродячим артистам, обучился простеньким фокусам и жил — не тужил, зарабатывая себе на хлеб тем, что горожан потешал исчезновениями кроликов из цилиндра. Потом лицедействовать ему наскучило, и он, вспомнив, как легко удалось однажды преувеличить капиталы названого отца, решил вновь сесть за игорный стол. Только теперь не позабыл себя обезопасить. Для того достал паспортов сколько мог, напридумал себе разных внешностей. На помощь пришли годы практики грима у бродячих артистов. Собрал он солидный куш и отправился в Париж, следом в Цюрих… Так и колесил по Европе, пока опять оскомину не набило. Однажды встал у зеркала, глядит на себя и думает, надоело, страсть как, каждый раз новую маску мастерить. Как бы выбрать такую, чтоб со всех сторон удобна была: и прибыль и почет приносила. И вдруг осенило — ежели остричь волосы, как у генерала, отчима, да пустить бороду с подусниками — вылитый покойный Аристарх Германович получится.

Вот так все оно и было, да… Вспомнил он, что перед смертью отчим-то алмазы под поддельным паспортом схоронил в одном из банков африканской колонии. Съездил в Обуаси, наследство отцовское забрал, сейф французский прикупил и в него алмазы спрятал. Резной такой, я видел, ведь его Аристарх Германович в Россию свез, в этом самом замке своем и спрятал. Сначала в подвале держал, а потом перепрятал, куда — не знаю-с. Может, они проклятые, что он их спрятал, и говорить о них запрещал, а может, в приданое Ульянушке берег.

— Тяжел ли был? — встрепенулся Иноземцев.

— Очень тяжел, пуда два с лишком, не меньше.

— Два пуда! Так и мне два пуда не поднять, куда уж…

— Что-что, ваше благородие?

— Это я так, о своем. Что было дальше?

— Жил генерал Бюлов на широку ногу, собственной ложей в парижской Гранд-опера обзавелся, миллионером, владельцем алмазных приисков звался, баронский титул себе прикупил. По Европе колесил, в Россию нет-нет возвращался, усадьбу бюловскую отстраивал по всем итальянским и французским модам, художников да архитекторов привозил, потом опять в Европы уезжал, в картишки поигрывал. Уж очень он везуч был, уж очень все гладенько проходило, точно заговоренный. А в сущности, так оно и было — хранил его высокопревосходительство амулет африканский. Как снимет — заморочки всяческие случаются. Наденет — опять все замечательно. Однажды он в оперную певичку-с молоденькую влюбился. Узнали, Иван Несторович?

— Натали Жановна? — помрачнел доктор.

— Она самая. Красотка пользовалась изрядным успехом. Все звал ее в Россию, хотел жениться и на покой. В России ведь ему житья не давали, все норовили в острог отправить. А нашего генерала чем запугаешь разве? Он вмиг придумал, как любопытных отвадить. Помните, был случай с исправником, который заявился в усадьбу? Я тогда, — камердинер рассмеялся, — весь в телячьих кишках и крови съеденную жертву изображал. После сего светопреставления никто больше не смел в усадьбу нос совать. А ну и плохо. Если бы… Да что уже, поздно, эх!.. — Саввич протяжно вздохнул. — В 74-м преставились один за другим родители Ульянушки — последняя из Бюловых она осталась, ну не считая еще одной замужней дамы, между прочим, проживающей и поныне в Петербурге. Было отослано мною извещение о смерти почти единственному родственнику, то есть получилось, что беглому генералу Тимофееву, засевшему в своей усадьбе аки паук. Тот явился. По всем законам девочка, приходящаяся ему внучатой племянницей, должна была принять его покровительство. Я за ребенком увязался, предложил свои услуги камердинера и тотчас был принят. Его превосходительству я очень понравился и за какой-то месяц его доверенным лицом сделался. Потому он и поведал мне свою удивительную историю.

— Что же было потом? — Иноземцев заерзал на стуле, заметив, что лакей слегка голову наклонил и едва сдерживается, чтобы не зевнуть, глаза слезиться опять начали, но уже с усталости.

— Потом я был всецело занят воспитанием Ульяны Владимировны… то есть я и прежде за этим следил, но после того, как девочка в Бюловку переехала, началось что-то невозможное! — тут Саввич оживился, как всякий раз, когда речь заходила о любимице. — Генерал, сам будучи найденышем с африканских приисков, совершенно ничего не смыслил в воспитании. Разумеется, и разговора не могло возникнуть, чтобы пригласить в усадьбу учителей. Да кто б рискнул? Отпускать дорогую племянницу он тоже не желал никуда. А то ведь гимназию какую в столице тотчас бы подобрали с его-то состоянием… Росла девушка дикаркой. Говорил я уже, какие номера выкидывала. А его превосходительство мало что потакал, так и учил ее фокусам этим актерским. Я возражал, как мог, но оба надо мной лишь посмеивались и продолжали в своей манере. Вообразите юную барышню, которая грамоте обучена, по-французски, по-немецки говорит, и вдруг обращается с колодой карт, как самый заправский шулер?

Иноземцев расплылся в улыбке, представив озорные глазки девушки, посверкивающие из-под веера карт.

— И зачем он ее висту и в банк обучил? Видели б вы обоих за суконным столом — взмыленные, пыхтящие, все в мелу, швыряют картами, слова неприличные выкрикивают… Ужас, дурно с сердцем становится, как представлю, что подумали бы покойные родители девочки.

Так первую свою поездку в Петербург Ульянушка в карты у него и выиграла! Пришлось везти ее в столицу. Как раз гулянья там были, ярмарки по случаю Прощеного воскресенья и проводов долгой зимы. Но, право, лишь во благо удался оный вояж — смекалистая девушка (а пошел ей уже пятнадцатый год), поглядев, как столичные барышни себя подать умели, вмиг переняла все их благородные манеры. Я нарадоваться не мог ее степенному величию, думал, переродила барышню столица, образумила. А Аристарх же Германович лишь посмеивался надо мной: гляди, ничему учить не пришлось, сама все уяснила!

Весело проводили ту Масленицу, из дома в дом гуляли, ни единого торжественного вечера не пропустив. Всюду Бюлов — барон и миллионщик — был допущен, всюду двери его широкой душе распахивались. Никто и помыслить не мог, что это тот самый горе-генерал, который полвека назад со скандалом покинул Россию, ни тем паче никто не принял его за антропофага, запершегося в т-ской глуши, ведшего уединенный образ жизни, доживавшего девятый десяток под именем Тимофеева. Дело было в том, что Аристарх Германович совершенно не старел. Вот нисколечко. Как стукнуло ему сорок с лишком, так и оставался таким до конца дней своих. Аномалия какая-то, быть может, вы, Иван Несторович, ее как-то объясните, а то, пардон, было даже обидно. Приходилось знакомить его превосходительство с докторами, когда он параличом недужен был, лежал, двинуться не мог, а ведь и на свой возраст-то не выглядел. После первого визита врача, который тотчас же заинтересовался интересной аномалией и присовокупил ее к легенде об африканском похищении и возможной антропофагии, хотя мы уверяли его, что Аристарх Германович сроду к крови не прикасался и мяса человеческого, прости господи, не едал, пришлось снять портрет старого генерала и заказать точно такой же, только что с лицом нынешнего Аристарха Германовича. Ибо тот прохиндей все вертелся возле портрета, с тщательностью его изучая. К визиту второго доктора в зале над камином уже висел свежий портрет. Для этой цели пригласили из Италии художника, который, сделав работу, вернулся в свою Италию и, дай бог, забыл о Бюловке, как страшный сон. Для него пришлось тоже спектакль устроить, с кишками и кровью.