— Так оно и было. Ваше благородие чрезвычайно умны и образованны.

— Вам следовало об этом сказать, когда я мучил его попытками воскресить хоть какие-то рефлексы, и даже полагал, что его превосходительство лишь распрекрасный актер. Увы, человек над безусловными рефлексами не властен. Даже если человеку отрезать голову, первые минуты его тело будет реагировать на прикосновения к нервным центрам. Это еще у Сеченова сказано. Почему же вы смолчали о таком важном факте?

— Ежли б сказал, узнали бы эти две фурии и воспользовались бы в своих коварных целях. Вообразите, до чего они дошли — приглашали в дом знатных докторов, убивали безжалостно. А они-то, Аристарх же Германович, так хотели выздороветь, так хотели, даже волосы пудрить для имитации седины не велели, чтобы картину болезни не спутывать.

— До сих пор не верится в это. Ульяна Владимировна… она не такая…

— О да, — вздохнул Саввич, с чувством высморкавшись. — О покойнице либо хорошее, либо ничего. И мучили они бедных благородных господ, пока наконец барин не сказали на предсмертном одре, где лежат алмазы.

— Кто-то ей помог перенести их в лодку, — Иноземцев задумчиво глянул в сторону. — Не могла она сейф в два пуда поднять. Сейф-то нашли? Пустой нашли?

— Нет, как раз сейфа не было. Я Кириллу Марковичу всю эту историю тет-а-тет поведал. Он мне наказал о нем молчать, никому, в интересах следствия, не рассказывать. Но вы-то свой, вам можно.

Тут Иван Несторович поднялся, сделал несколько шагов, взъерошил волосы и глубоко вздохнул.

— А теперь послушайте, что я вам поведаю.

— Как же это, как же? — все повторял лакей, беспрестанно шмыгая в платок. — Почему ко мне не явилась? Почему к вам? Я ж с младых лет ее оберегал… с младых лет, как у Христа за пазухой…

— Это очень даже хорошо, что она к вам не являлась, — утешал Иноземцев. — Знали бы вы, какого страху я натерпелся. И ведь не знал о несчастье, думал, Ульяна Владимировна в Петербург за мной приехала и баловство свое продолжала. Только на что я ей сдался?

— Умеет Ульяна Владимировна загадки загадывать, — вздохнул лакей.

На некоторое время в столовой воцарилась тишина, свечи почти догорели, а в окна рассвет и не думал заглядывать — на часах застыли стрелки, обозначив без четверти четыре. Иноземцев поглядел на черный прямоугольник ближайшего из окон. Без штор окна казались неуютными и даже пугающими, словно вот-вот заглянет фосфоритовое лицо утопленницы или щелкнет пасть пятнистого зверя.

Ивану Несторовичу стыдно было признаться, как он не выносил и боялся таких высоких черных окон, прямо-таки бездонные адовы дыры. Но у страха нет здравого смысла. Бессознательное тяготеет над разумом. Страх, как опухоль, поражает все нити и клетки мозга, беспощадно толкает к гибели. Иноземцев невольно поднялся и сделал трусливый шаг к подоконнику. Не отрывая руки от спасительного круга, что рисовал на столе свечной огарок, он заглянул в черную пропасть окна. За черной гладью стекла черная громада леса сливалась с волнующейся от метели столь же черной гладью озера. Двурогий серп скользил меж рваными облаками, порой и звездочка, другая сверкнет. И тянуло оттуда чем-то неспокойным, каким-то мрачным магнетизмом.

Сердце предательски пришептывало — есть, дружок, есть на земле что-то такое недоступное, неопознанное, наукой не объяснимое. Оно — вот, за окном, рядом.

А разум твердил, что тут какой-то подвох! И настойчиво требовал не внимать волнующей кровь химии, не поддаваться фантазиям.

— Хорошо, — после долгой паузы воскликнул Иноземцев, усилием воли сбрасывая оковы грез. — Где же тогда Герочка?

Камердинер похлопал глазами, сметая слезы с седых ресниц.

— Не знаю, ваше благородие, — пожал плечами он. — Убегла в лес, может. Да только вы не смотрите на меня с подозрением, но большого зверя, коли тот не призрак, трудно по чугунке в столицу провезти. Невозможно-с!

— Все-то у вас просто: убегла.

— Разрешите, я вас в опочивальню вашу провожу? Утро — оно вечера-то мудренее. Завтра уж и решим, как быть.

Наутро Иноземцев встал, оделся и вышел на крыльцо. Морозец защипал нос, в глаза брызнули искры: кругом все белое — за ночь порядочно намело. А в нескольких шагах от крыльца раскинулось таинственное озеро, поглотившее бедную девушку, легло ртутного цвета пятном, с одной стороны окруженное голым лесом, сосновым бором и болотами, с другой — приусадебным парком. Круглое, как блюдце, с невысоким берегом, припорошенным снегом, под вуалью тумана оно само было как призрак.

Пока Иноземцев стоял, стуча зубами и кутаясь в свое далеко не зимнее пальто, завороженно глядел на местный пейзаж, взошло солнце, туман рассеялся, а озеро стало изумрудным и заблистало множеством искорок, что драгоценный камень в серебряной оправе. Зеркальная прозрачность его лишь слегка нарушалась вспененной шапочкой ключа, бьющего в самом центре.

За спиной скрипнула дверь.

— Любуетесь-с, ваше благородие? — осторожно поинтересовался Саввич. — Сна нет?

— Думаю все, что же мы теперь делать будем? Надо к Делину ехать. Он как будто что-то недоговаривает… Вот бы коляску, а?

Тут округу огласил чей-то крик: мужской, взволнованный, точно звали кого. Иван Несторович и Саввич замерли. Крик повторился, уже можно было разобрать слоги.

— Мне или мерещится, или вас кличут, — прошептал Иноземцев.

— Кажись, Фомка, — ответил камердинер и, сойдя на дорожку, быстро засеменил по снегу к углу дома. — Точно, он! Бежит, руками машет.

Грузный великан, укутанный в епанчу поверх тулупа, летел по дорожке, спускающейся вниз по холму, неловко скользя на пятках. В одной руке он держал ружье, им же и балансировал, чтобы не грохнуться.

— Саввич, ох, Саввич, — басил он. — Не пойду больше туда, ни за какие награды.

— Да что случилось? — в один голос воскликнули Иван Несторович и камердинер.

— Проснулся я от громкого шороха с потолка. Думал, опять искатели притопали с видами на хозяйское добро. Взял ружо, весь дом обошел, все этажи — никого. Двинул во двор через кухню и вдруг слышу голосок тоненький, будто барышня наша плачет: «Спасите, спасите дядюшку! Свезите алмазы в Африку». А потом гляжу — прямо предо мной в шагах десяти что-то у кустов белеет. Оно, это белое, медленно поднялось в воздух и улетело.

— Когда? — выдохнул Иноземцев и, отбежав от дома к самому берегу, стал озираться, в небо глядеть, надеясь поймать взглядом это нечто: парящее и белое.

— Да получасу не прошло. Унесло это во-он туда, — великан указал на запад. — Ветром подхватило.

— Коляска есть?

Под ясным солнышком на коляске той, что некогда управлял Тихон, добрались до Т-ска часа за два, не меньше, из-за снега. Делина в управе не оказалось, пришлось дожидаться. От нетерпения ординатор весь извелся, столоначальник с письмоводителем осторожно пытались выведать о странном волнении врача, не вызвано ли оно причастностью к бюловским беспорядкам? Но тот уселся на стул и сердито покусывал дужку очков, молчал, на все вопросы лишь отрицательно мотал головой.