Я произнес это уверенно, но, если честно, никакой уверенности не чувствовал.

– Если все получится, Зоны не будет, – возразил Чапай. – А если Зоны не будет, значит, не будет и моих миллионов. Я же их на артефактах сделал.

– Парадокс! – глубокомысленно произнес Чекист. – По этому поводу предлагаю пожрать перед дорогой.

Мы лезем за тарелками. Чекист накладывает дымящиеся макароны, щедро приправленные тушенкой. Едим в молчании.

А ведь мы нашли ее! – осенило внезапно. Армаду! Буквально день назад я и подумать об этом не решался, чтобы не сглазить. Армада казалась пределом мечтаний, смыслом всей жизни. И вот сейчас сижу как ни в чем не бывало перед порталом, открытым в прошлое, и давлюсь горячими макаронами. Было в этом что-то от образа крутого героя американского боевика, который спокойно закуривает, прежде чем подпалить фитиль атомной бомбы. Только жрать макароны перед подвигом – это уж как-то слишком по-русски.

Звякнуло – это Чекист поставил пустую тарелку на пол. Я с любопытством наблюдал, как он пытается опереться о стену, чтобы спокойно покурить. Стена была наклонена к проходу, и позы у Чекиста получались очень неудобные. Ничего не выйдет – сам уже безуспешно пробовал приложиться. Наконец товарищу надоело, он отодвинулся и разлегся прямо на полу, подперев голову рукой. Чапай потянулся к его пачке, вынул две сигареты – себе и мне. Обернулся и на секунду замер, уперевшись взглядом в клубящийся туман.

– Связались мы с тобой, Глок… – покачал головой Чапай.

– Это да! – согласился Чекист.

– Никто вас не заставлял! – напомнил я.

– Не заставлял… – ворчливо передразнил Чапай.

Мы снова замолчали. Говорить было не о чем – сидели и курили. Но вот Чапай щелчком отправил окурок в тоннель – он упрыгал в темноту, разбрасывая искры.

– Пошли! – решительно скомандовал Чапай.

Мы с Чекистом нехотя поднялись, затянулись по последнему разу и зашвырнули окурки следом за чапаевским.

– Убирать не будем? – спросил Чекист про печку, котелок и тарелки.

– Не надо, – махнул Чапай. – Вернемся, горячего поедим. Пошли спасать мир!

Мы подхватили свои рюкзаки и развернулись к белесой завесе. Она казалась тонкой, почти прозрачной. Нужно было решаться. Набрав в грудь воздуха, я подступил к самой границе колышущегося тумана.

– Как ее хоть зовут? – спросил мне в спину Чекист.

Не ответив, я шагнул вперед…

16 октября 1943 года. Чернобыль

Край солнца провалился за кромку горизонта. И будто бы по команде слева от него в небо взметнулся клочковатый гриб разрыва. Потом донесся грохот – оглушительный, несмотря на большое расстояние.

Лейтенант Андреев достал свою флягу и второй раз за этот бесконечный день пустил ее по кругу. Горячий спиртовой ком оцарапал горло, мягко опустился в желудок. Я прикурил, закашлялся, вытер заслезившиеся глаза. И увидел, что Андреев, он же Чапай, в упор рассматривает меня сквозь дым.

– С вами пойду, – говорю я ему.

– Мы знаем, – отвечает он.

– Надо проверить, получилось ли. Да и вообще…

– Проверить, кстати, можно сразу. Хирург предупреждал, что на обратном пути через временной канал мы должны встретить сами себя. Это будет означать, что мы возвращаемся в измененную реальность.

– Почему это? – удивляюсь я.

– Мы шли из того мира, где катастрофа. А будем возвращаться в другой, который создали своими действиями. Поэтому должно образоваться два параллельных канала…

Со стороны реки прилетает раскатистый грохот канонады. Мы одновременно поворачиваем головы. С холма открывается прекрасный вид: тонущий в осенних садах поселок, поле, еле видная щетка деревьев на берегу… Из общей канвы выбивается только разросшееся на полгоризонта облако взрыва.

Ну что ж – значит, Попов добрался. Это хорошо. Значит, с этим делом тоже разобрались.

Я смотрю, как с кончика папиросы тянется похожая на паутину нить дыма. А перед глазами проплывает лицо полковника Мощина, шефа, человека, вытащившего меня с улицы, воспитавшего, фактически усыновившего. И сидит за своим столом, в углу кабинета, Сан Саныч, смотрит очень серьезно, как всегда, когда готовится сказать что-то банально-глубокомысленное. А потом понеслись воспоминания, легкие, как этот сигаретный дым: солнечный день в сквере, радуга над Москва-рекой, наполненная запахами столовая с облупившейся штукатуркой, елка, торчащая из сугроба, ряды бритых детских голов на торжественной линейке, плац, полный солдат… Промелькнули и исчезли. Осталось только одно: ее лицо, склонившееся надо мной на фоне звездного неба.

– Обещания надо выполнять, – заявляю я.

– Не понял? – переспрашивает Чекист.

– Неважно.

– Скажи мне, Опер. – Чапай глядит исподлобья, поглаживая пальцем усы. – А ты ведь это давно придумал, да?

– Ты о чем? – уточняю я, хотя уже догадался.

– Ну, паровоз заминировать и к немцам отправить.

– Давно, – соглашаюсь я. – Практически сразу, как узнал, что он к их позициям ходит.

– Ну да, – тянет Чапай. – Военная хитрость…

– А что?

– Уверен, что имел право посылать старика?

– Уверен, – киваю я. – Потому что, откажись он, я сам повел бы этот паровоз. Понимаешь?

– Понимаю, – помедлив, отвечает Чапай. – Мне кажется, что за эти пару месяцев я вообще начал вас понимать…

– А я другого не понимаю, – сообщает Чекист. – После всего, что тут… Объясни мне, Опер, как мы могли страну просрать?

– Они не просрали, – отвечает Чапай. – Они в этом году на границу СССР выйдут, а там и до Берлина недалеко. Это мы просрали…

Закат еще дотлевает на небе, но внизу уже растекаются сумерки. Темный силуэт Чекиста выделяется на фоне светлой бетонной площадки. Он пятится к нам, взбирается на пригорок, разматывая на ходу катушку с проводом.

– Надо отойти чуть в сторону, – прикинув расстояние до ворот, говорит он.

Мы шагаем по высокой шуршащей траве. В душистом воздухе витает еле ощутимый пороховой привкус. Далекая канонада затихла, и вместе с ночью на землю опустилась тишина.

Перед нами расстилается уходящая в темноту степь. Чекист останавливается, но забывшийся Чапай идет и идет вперед, цепляя ладонями изогнутые метелки ковыля.

– Эй! – окликает его напарник.

Чапай возвращается к нам. Отсюда не видно входа в тоннель, заметен только изгиб холма с торчащей на нем треногой. Не глядя, Чекист соединяет клеммы. Спустя пару секунд земля под ногами содрогается. Со стороны тоннеля прилетает протяжный грохот, сверкает багровый отблеск. Я вижу, как медленно заваливается набок вышка, да и сам холм вроде бы неспешно оседает, будто сдувается. Грохот плавно, нехотя, замолкает.