А потом Лианил вдруг замкнулся. Только сидел в своей спальне. Смотрел в окно. Даже не шевелился. Мне становилось не по себе, когда я за ним наблюдала. Сидит, свесив ноги, и за целый час даже не покачнется, не вздрогнет…

Лекари подумали, что он заболел. Стали отпаивать его настойками. Лианил покорно пил. Никому не перечил. – Миалинта тяжело вздохнула. – А потом признался мне, что не выходит из спальни, потому что в коридоре все залито кровью. Я… Мне ведь было пятнадцать. Я не понимала. Сказала ему, что никакой крови нет.

«Нет. И не будет». – Он улыбнулся и полоснул себя ножом по руке. Вот так. – Дочь наместника показала пальцем на своем предплечье. – Я не успела его остановить. Подбежала… Крови не было. Порез остался, но он был пустой. Внутри – белая мякоть. И она на моих глазах стала затягиваться. Мне стало страшно.

«Только ты поможешь, – прошептал Лианил. – Ты уведешь меня отсюда. Другие не поймут. И сделают хуже. А крови не будет. Ее и не было никогда. Она там – в коридоре. На всех перилах. На всех лесенках. И ее уже не отмыть».

Я испугалась. Отец всегда учил помогать тем, кто мне доверился. А я подвела Лианила… На словах я искренне сочувствовала брату, но внутри в одно мгновение – крохотное, ничтожное, но такое омрачающее мгновение – пронеслась мысль: «Вот и тебе досталось. Вот и ты страдаешь».

А потом я сделала главную ошибку. Поторопилась. Не подумала. Рассказала Тирхствину о том, как Лианил порезал себя, что при этом сказал. Ведь я понимала, что этими словами убиваю его. Черноит в семье наместника… Да, он стал черноитом. Худшее, что может случиться с ребенком.

После того дня все изменилось. Я могла… могла забрать брата, уехать с ним. Спрятать его ото всех. Да, я бы осталась без кухтиара, но у меня было достаточно золотых и серебряных залогов, чтобы никогда об этом не думать… В конце концов, я могла первым делом пойти к матери Лианила. Она бы сама согласилась спрятать сына. Укрыть его от любого преследования. У нее были связи, родственники. А я пошла к Тирхствину… Догадывалась, что убиваю брата этим выбором, но все равно пошла.

Наместник хотел защитить Клеантию, свою жену. Понимал, что сын-черноит сделает их жизнь невыносимой. Слухи, пересуды, домыслы. И вечная тоска по единственному ребенку, который… Прости, мне трудно все это вспоминать.

Миалинта тревожно всматривалась в полумрак впереди. Мне показалось, что в ее глазах блестят слезы. Помолчав, она продолжила:

– Тирхствин отдал Лианила книжникам Оридора. Сказал, что там его будут лечить, но, конечно, понимал, что на самом деле – ставить опыты. Зато никогда не выпустят. Спрячут в недрах своей Мирты. Клеантия такую заботу не оценила. Она сделала все, чтобы вернуть сына, – что бы к тому времени книжники с ним ни сделали. Не смогла.

Тирхствин боялся, что жена и дальше будет ездить к наместнику Оридора, что решится на посещение Вер-Гориндора. Запер ее. Отпаивал успокаивающими настойками. А Клеантия… уловила момент, когда за ней никто не наблюдал…

Пойми, – Миалинта посмотрела на меня, – мой выбор тогда повлиял на все. После того как нашли окровавленное тело Клеантии, Тирхствин стал сам не свой. Лишился сына, жены… Я не могла его утешить. Он постепенно выпускал власть из рук. Орин возглавил Городской совет. Принялся скупать здания. Да и Зельгард стал себе больше позволять. Если б рядом была Клеантия, может, Тирхствин помешал бы истреблению фаитов…

Как видишь, тут есть и моя вина. Но это… Я ведь о другом хотела сказать. Лианил. В последние дни он иногда рисовал. У него в спальне были мелки, цветные карандаши… Так вот, он рисовал дерево. То есть я думала, что это дерево. Прямой ствол, от которого отходили толстые ветки. Каждая ветка прерывалась двойным кольцом – один в другом – и потом продолжалась длинным, тонким прутиком. Тебе это ничего не напоминает?

– Не знаю. – Я пожал плечами.

– Дерево и ветки были черными.

– Наша дорога? – неуверенно спросил я.

Миалинта тихо кивнула.

– А кольца, – предположил я, – это колодцы? Два кольца – один в другом: колодец на площадке черного стекла.

– Да.

– И эти узкие тропки с трещотками.

– Да. И ведь самое смешное, что брат в центре этих колец рисовал желтое пятно. Свечение, которое ты видел. – Дочь наместника, перейдя на очередную пологую лестницу, опять посмотрела на меня.

– А чем заканчивались тонкие прутья на этом дереве?

– Ничем. Они были бесконечно длинными. Переходили с листов бумаги на стол, на стену. Лианил вел их, пока его не останавливали. Он бы так всю спальню превратил в паутины из тонких полосок, начинающихся от черного дерева. Точнее, от колодцев. Любопытно, правда?

Мы спустились на очередной ярус и оказались у входа в большую землянку.

– Кажется, мы нашли достойное место для нашего охотника, – прошептал Теор, разглядев надпись на табличке.

Это была харчевня «Калург». Изнутри тянуло плесенью и жареными овощами. За низкими черными столами на лавках сидели сельчане с темными лицами, одетые в серые и, кажется, рваные одежды. Ели тихо, без разговоров. На люстре горел десяток коптящих свечей, пол был земляным.

– Уверен, тут подают замечательную болотную похлебку, – продолжал настаивать Теор.

Громбакх, настороженно оглядываясь, не отвечал. Не опускал с плеча топор. Внимательно присматривался, если замечал поблизости движение.

Будто вынужденные вновь спрятаться под куполом ясности, мы двинулись дальше, едва не наступая друг другу на пятки. Никому не хотелось отстать и пусть на мгновение оказаться тут в одиночестве.

В стенах провала все чаще виднелись скальные выходы. Высокие глыбы, гладко обтесанные тем, кто в древности создал этот калургер.

Нам предстоял спуск на самые нижние – гиблые ярусы. Они начинались сразу после больших, укрепленных камнем ответвлений, – это были выходы двух тоннелей: от кузен Багульдина и Карнальской каменоломни.

Здесь решили на время расстаться с фаитами. Идти всем вместе не было никакой нужды, да и прогнившие балки на гиблых ярусах не вызывали доверия – не хотелось лишний раз испытывать их прочность. Двойники под руководством Теора, Швика и Шверка остались у входа в тоннель, по которому нам предстояло вернуться в город.

Дальше мы отправились вчетвером.

На этом ярусе под тоннелями еще встречались ивовые клетки с аольными бабочками – светящимися в темноте созданиями, которые реагировали на движение: вспыхивали и начинали менять цвет, если кто-то проходил рядом или просто издавал громкие звуки. На ярусе ниже не было даже их. Пришлось зажечь факелы.

Свет факелов выхватывал засыпанные мусором прогнившие мостовые, балки и перемычки, сидевших в землянках или стоявших на улице людей. Бледно-синие пятна на их лицах, язвы на носу и губах говорили о страшном голоде – жителям этих ярусов приходилось питаться корнем синегола, который иначе называют хлебом бедняков.