– Лежишь себе на сеточке, – охотник все увереннее опускал руку в огонь и радовался тому, что совсем не обжигается, весело смотрел на то, как языки пламени медленно ползут по его руке, – поджариваешься, как кусок хорошей баранины. Только успевай подставлять бока. А кругом работают кузни. Ты весь такой голый и пламенный, а вокруг все такие потные и злые. Вот это я понимаю отдых!

– Идем, – позвала Миалинта.

Громбакх нехотя отошел от чаши. Потом сообразил, что на пути будут и другие. Перебежал вперед, опять вытянул руку в огонь. Задержав дыхание, нагнулся над бортиком, до пояса ушел в пламя. Даже попытался что-то сказать из чаши, но я не разобрал слов. Охотник так и застыл – таращился на меня из огня, будто обезумевший кунг из подземных царств Своаналирского плато. Миалинта без улыбки заметила:

– Смотри не прыгни в плавильный горн. Там огонь настоящий, без соли.

Охотник опять утробно пробурчал из огня что-то неразборчивое.

Мы находились на втором горизонте Свирных кузен. Всего горизонтов было четыре. Нижний, четвертый, служил усыпальницей для основателей города. «Традиции крепче камня». Они хотели служить башне и после смерти, поэтому завещали держать там их тела. Каменщики древности, собранные Миносом ас Айнуром, чтобы укротить горный свир, обещали стоять на страже Багульдина еще десять веков. Если за это время башня не выдержит, если придуманная ими конструкция подведет и свир вырвется на свободу, он уничтожит не только городские постройки, но и усыпальницы – они падут первыми. «Значит, я не достоин, пусть забудут мои имена», – высечено на каждой гробнице. Если же башня прослужит десять веков, тела каменщиков завещано торжественно захоронить под горой Эридиус. «Значит, я достоин, пусть запомнят мои имена», – высечено под первой надписью. Основатели города хотели, чтобы обе надписи постоянно напоминали об ответственности. Здесь же, в усыпальнице, были воспроизведены плиты с аллеи Памяти.

Третий горизонт сейчас был заброшен. Там складывали ядовитые свирные отложения и дробили их, прежде чем выбросить вниз с горного обрыва. Тогда наместники еще не придумали пользоваться калургером и не знали, что однажды к нему проведут подземный тоннель.

На верхнем, самом жарком горизонте располагалась бóльшая часть кузен; каждая была огорожена каменными переборками, образуя небольшое, закрытое с трех сторон помещение, где в самом центре полыхал настоящий свирный огонь без добавления солей, а под ногами шли два канала: по одному текла холодная чистая вода, в другой можно было сливать воду грязную. Над кузнями высились массивные дымоотводы.

С верхнего горизонта начинался подъем в рабочее крыло ратуши и переход в квартал Каменщиков.

Посреди второго горизонта располагалось строение, напоминающее огромную перевернутую пиалу, от которой шли каменные трубы. Здесь также было открыто несколько кузен, но основное пространство было отдано массивным чашам – именно к ним по трубам поступали излишки свира. Его поток из недр был настолько сильным, что в первые годы высота огня над Багульдином превышала высоту самой башни. Каменщики понимали, что однажды она не выдержит такого напряжения. Каким бы прочным ни казался кумаранский камень и какой бы силой ни обладал заложенный в него лигур, свир мог с годами их одолеть. К тому же он не успевал прогореть и сжиженной огненной массой падал на землю – для его отвода пришлось сделать временные каналы. Тогда поблизости не было ни одного жилого строения.

В куполообразной башне были установлены пять дианитовых[24] заслонок. Они регулировали поток свира в чаши. Всего чаш, каждая из которых была не менее десяти локтей в ширину, было двадцать семь. Сейчас из них горели только восемнадцать. Остальные задействовались в те дни, когда поток горного свира иссякал; рабочие полностью задвигали все пять заслонок на тот случай, если возобновившийся поток окажется значительно сильнее. Кроме того, мастера древности предусмотрели дополнительные отводы свира в горные полости, которыми, однако, еще ни разу не пришлось воспользоваться.

Два верхних, открытых, горизонта выводили к обрыву. Там была устроена каменная ниша, выйдя на которую можно было увидеть откос верхней кромки, той самой, где тянулась балюстрада аллеи Памяти.

Миалинта поначалу вела нас к лестнице, но потом заметила, что вокруг пустых чаш, расположенных на дальнем краю горизонта, собирают деревянные времянки. Там сновало множество строителей, возвышались пирамиды ящиков, тюков, бочек. Это так взволновало дочь наместника, что она, несмотря на возражения Громбакха, быстрым шагом направилась туда, к спешно возводимому городку.

Чем ближе мы подходили, тем молчаливее становилась Миалинта. Ее шаг замедлялся, кулаки сдавливались.

Я рассеянно шел за ней. Не задумывался о том, зачем сюда принесли резную мебель, фарнитные вазы, поделки из карнальского камня. Все это было обложено тканью, обмотано веревками.

На сундуках встречались знаки знатных родов. Только оруны – знака рода Торгорда – отчего-то нигде не было.

Скрученные гобелены, картины, старинные трельяжи и гардники. Мешки с крупами, пряностями, солью. Кровати, столы, стулья. Будто самые богатые и знатные люди Багульдина задумали переселиться из своих просторных домов в теснину кузен. Все, кроме Орина.

Не меньше рабочих суетилось возле дианитовых заслонок. Они, тихо переговариваясь, скручивали тяжелые болты, выбивали клинья из пазов, веревками вытягивали длинные стальные рейки.

Я видел все это, но не придавал этому значения, не догадывался, что именно здесь происходит, потому что был занят совсем другими мыслями.

Чувствовал, что в моих руках собрались разрозненные кусочки одной большой истории. Стеклышки разбитых витражей, которые нужно восстановить в полноте их изначальной красоты. Ключевыми оказались слова Мурдвина. Теперь факты, осевшие в моей голове за все время пребывания в Багульдине, начали притягиваться друг к другу.

Тайна Хубистана перемешалась с историей Лианила, с тем, что говорил Эрин, с тем фактом, что нас преследовали наемники Орина, со словами Зельгарда, Сольвина, Миалинты, братьев портных… Воспоминания вернулись одновременно, голоса пульсировали общим гулом.