– Да… Тесен мир. Представь мое изумление, когда я увидел этот браслет! И представь, что я почувствовал, когда узнал, чья ты дочь!

– Вы Феликса Ованесовича не обидели? – спросила я неловко. Гость как-то странно на меня смотрел, приподняв брови.

– Маша, ты о чем? Конечно, я ему заплатил! Спросил, за сколько ты отдала браслет, он сказал – за семьсот пятьдесят долларов. Так? Вот он и получил свои деньги обратно! Маш, я понимаю, что неприлично сообщать цену подарка, но этот браслет стоит намного дороже. Если ты все же захочешь его продать, имей в виду, что просить нужно пять тысяч долларов. Минимум.

– Знаю. Мне Феликс Ованесович все объяснил. Я не продавала браслет, я его заложила на месяц. И как раз вчера ходила, чтобы выкупить.

Я невольно улыбнулась, вспомнив выпученные глазки ювелира, его побагровевшее круглое лицо. Интересно, кем он меня теперь считает? Членом мафии?

Ираклий Андронович сдержанно хмыкнул.

– Да уж, представляю его реакцию. Надеюсь, он ничего не рассказал? Я просил не выдавать, хотел устроить тебе сюрприз.

– Он не выдал, – подтвердила я и хихикнула.

Похоже, я уже изрядно опьянела. Однако вдруг вспомнила еще об одном факте и даже икнула от неожиданности.

– Ираклий Андронович! Вы были утром на кладбище?

– Был, милая, – признался гость. – Я специально приехал пораньше, не хотел, чтобы меня кто-то видел. А откуда ты узнала?

– Цветы, – сказала я почему-то шепотом. – Красные розы. Это вы принесли?

Ираклий Андронович утвердительно кивнул.

– Открою тебе тайну: я твоей маме после каждого спектакля посылал букет красных роз.

Я вздохнула, собираясь с силами. Интересно, как он отреагирует на мои слова? Решит, что я свихнулась? Вполне вероятно.

– Мама велела передать, что не любит красные розы. Она просила, чтобы вы приносили желтые.

Гость был озадачен.

– Велела? – переспросил Ираклий Андронович. – Елизавета… когда?!

– Сегодня ночью, – ответила я. – Мама приснилась мне и произнесла следующую фразу: «Скажи ему, что я не люблю красные розы. Пускай приносит желтые».

При этом воспоминании по спине снова побежали холодные мурашки. А говорят, что сны – обман. Глупость какая…

Ираклий Андронович ответил не сразу. Он вдруг сгорбился, опустил плечи, печально нахохлился. Наверное, обиделся. Да и кто бы не обиделся на его месте?

– Не обижайтесь! – попросила я.

Гость вздрогнул, пришел в себя, помотал головой.

– Прости, Маша, задумался. Нет, я не обиделся. Жаль, что раньше этого не знал. А я специально заказывал цветы из Абхазии, думал, что они ей нравятся…

– Розы чудесные, – поспешила я с утешением. – Я уже забыла, как пахнут настоящие живые цветы. У оранжерейных цветов запаха нет, сами знаете.

Ираклий Андронович не ответил. Его широко открытые глаза не отрываясь сверлили точку на противоположной стене.

Я побарабанила пальцами по столу, но гость не среагировал. Пора было выводить его из душевного столбняка. Я в последний раз стукнула пальцами по скатерти и спросила:

– Вы Теплякова знаете?

Ираклий Андронович оторвался от созерцания точки в пространстве. Посмотрел на меня, чуть нахмурился и уточнил:

– Художника?

– Ну, если его можно так назвать…

Ираклий Андронович засмеялся.

– Мы знакомы. А что?

– Значит, это вы его заставили вернуть мне деньги за картины?

– Почему заставил? – удивился гость. – Он сам понял, что должен вернуть! Картины-то не его! Значит, и деньги не его!

В глазах гостя замерцала хрустальная чистота, которой я отчего-то не поверила.

– Да, да, – пробормотала я. – Сам понял, значит… Очень трогательно…

Но гость продолжать тему не стал и миролюбиво спросил:

– Маша, у тебя есть записи маминых спектаклей?

– Конечно, – ответила я. – Какой вам нравится больше всего?

Ираклий Андронович подумал.

– «Дон Карлос».

Я прошла в кабинет. Достала из секретера диск с оперой, вернулась в гостиную. Вставила тонкую пластину в проигрыватель, включила воспроизведение и на цыпочках прокралась к столу.

Комнату наполнил глубокий низкий голос, похожий на густой расплавленный шоколад. Честолюбивая испанка Эболи стремительно понеслась навстречу своей гибельной судьбе.

Странно, что мама так любила эту роль. По-моему, ее характер был прямой противоположностью характеру испанской принцессы. Хотя что я знаю о мамином характере?

Я опустила голову, вызвала воспоминания из прошлого. Вот я, двенадцатилетняя девчонка, вбегаю в прихожую и натыкаюсь на мамину секретаршу Олю.

– Тш-ш-ш, – шипит она. – Мама работает!

– Я на одну минутку, – бормочу я и открываю дверь.

Мама стоит, склонившись над журнальным столиком. Ее руки упираются в столешницу, спина выпрямлена. Перед мамой лежит секундомер, от которого она не отрывает глаз. Мама делает вдох полной грудью и очень-очень медленно выдыхает обратно. Нужно, чтобы время выдоха занимало не меньше двух минут. Чем дольше выдыхаешь, тем лучше. Эта дыхательная гимнастика длится очень долго, минут сорок, а то и час. Маме нельзя мешать: упражнение требует полной сосредоточенности.

Я стою на месте и нетерпеливо переминаюсь с одной ноги на другую. Во дворе меня ждут подружки, с которыми мы решили пойти в кино. Я хочу попросить денег на билет и предупредить, что вернусь через два часа.

Но мама не обращает на меня никакого внимания и, делая дыхательную гимнастику, смотрит только на секундомер.

Я жду так долго, что у меня начинают подкашиваться ноги. Наконец мама оборачивается. Выпрямляется, сухо спрашивает – в чем дело?

Я срывающимся от волнения голосом излагаю просьбу. Мама, не дослушав до конца, говорит:

– Деньги в сумке. И, ради бога, не мешай мне больше!

Поворачивается, наклоняется над столом, упирается в него руками. Упражнение начинается снова.

Я выскакиваю из подъезда, радостная, оживленная, озираюсь кругом… Но меня уже никто не ждет. Девчонки ушли в кино полчаса назад. Я стою посреди пустого двора и рассматриваю новенький железный рубль на ладони.

Такое вот детское воспоминание. Смешно, правда?.. До слез.

«Ун ди ми ресто, ун ди ми ресто, ун ди ми ресто», – пела мама все выше и выше, подбираясь к главной высокой ноте. И попала в нее точно, словно дротиком в центр нарисованного круга. Зазвенела и оборвалась высокая нота, оркестр доиграл окончание арии. Наступила тишина. Четвертое действие оперы закончилось.