Я села за стол, посмотрела на часы. Десять. Сейчас придут первые гости.

Желудок свело судорожным спазмом. Я вспомнила, что с утра ничего не ела, но решила не нарушать красоту накрытого стола. Сейчас появятся гости, тогда вместе и помянем маму, как следует по обычаю.

Я сидела во главе огромного стола, накрытого парадной вышитой скатертью, и смотрела на стрелку часов. В комнате было так тихо, что тиканье часов казалось мне оглушительным.

Прошло пять минут, прошло десять. Двадцать, сорок…

Через полтора часа я встала и унесла остывшие блины на кухню. Гости придут позже. Придется греть все заново. Ну и согрею. Долго ли их греть, если есть такое чудесное изобретение – микроволновка?

Я вернулась за стол и осмотрелась. Все замерло в парадной готовности, все ждало своего часа. Может, перекусить на скорую руку? Боюсь, что долго без еды не продержусь. Меня даже подташнивало от голода.

Напольные часы с маятником пробили полдень. Я взяла кусочек хлеба, положила на него сыр. Откусила половину бутерброда, медленно принялась пережевывать. Во рту было сухо, как в пустыне.

Я открыла бутылку красного вина, налила немного густой багровой жидкости в большой венецианский бокал. Мама говорила, что эти бокалы называют «бокалами дожей». Интересно – почему? Потому что они красивые, с позолотой? Или потому, что они такой странной формы: крупные, расширенные кверху? Так и представляешь себе крепкую мужскую руку, обхватившую узорное стекло. На пальцах драгоценные перстни с большими, грубо ограненными камнями, из-под бархатного рукава выглядывает край кружевной манжеты. Жилет с куньей оторочкой, бархатный берет…

Я настолько увлеклась, что не заметила, как прошло еще полтора часа. Я посмотрела на полупустую бутылку вина и подумала: неужели совсем никто не придет? Неужели такое возможно?

Впрочем, почему я так обижаюсь? Мама рассказывала, как уходил на пенсию великий Мариус Лиепа, человек, можно сказать, прославивший Большой театр. Администрация ознаменовала уход великого танцора так: отобрала у него служебное удостоверение. И тем самым запретила ему вход в театр со служебного подъезда.

Чем моя мама лучше Мариуса Лиепы? Почему к ней должны относиться как-то по-другому? Артист нужен только до тех пор, пока он способен выходить на сцену!

Мысль показалась настолько горькой, что я не удержалась и всхлипнула. Впрочем, тут же вспомнила сон и распрямила плечи. Как мне сказала мама? «Не сутулься!»

Так и сидела я во главе накрытого пустого стола почти до самого вечера. В комнате сгущались сумерки, но я не стала зажигать свет. Сидела очень прямо, сведя лопатки до боли в спине, и не отрываясь смотрела на часы. Когда часовая стрелка коснулась цифры пять, в дверь кто-то позвонил.

Наконец-то!

Я пошла открывать. Распахнула дверь и застыла в изумлении. На пороге стоял мой новый знакомый Ираклий Андронович.

– Здравствуйте, Маша, – сказал он. – К вам можно?

Я отступила назад, не в силах вымолвить ни слова.

– А почему вы сидите в темноте? – спросил Ираклий Андронович, тяжело ступая в коридор. Палка с золотой насечкой стукнула где-то возле меня.

Я не ответила. Видимо, была в шоке.

– Я посмотрел на ваши окна со двора, а они темные, – продолжал гость. – Думал, вас нет дома.

Я по-прежнему молчала, пытаясь проглотить горький ком в горле.

Ираклий Андронович нашел на стене гостиной выключатель, нажал клавишу. Яркий верхний свет озарил большую комнату, овальный стол, накрытый парадной скатертью, нетронутые закуски и полупустую бутылку вина.

Ираклий Андронович оглянулся на меня. В его глазах мелькнуло удивление и сочувствие.

– Никто не пришел, – сказала я дрожащим от слез голосом. – Представляете, у мамы годовщина, а об этом никто не вспомнил!

Я не удержалась и заплакала навзрыд, как девчонка. Меня трясло от обиды и гнева.

Ираклий Андронович мягко прижал мою голову к своему плечу. От темного свитера под курткой едва уловимо пахло приятной туалетной водой и табаком.

– Как это никто? – возразил мой незваный гость. – А я? Я ведь пришел на поминки, Маша. Не прогонишь?

Я оторвалась от плеча пришедшего, подняла голову, заглянула ему в глаза. Я была так поражена, что меня не смутило даже фамильярное обращение «ты».

– На поминки? – переспросила я, размазывая слезы по лицу. – Разве вы знали мою маму?

– Знал, – ответил гость. – Очень много лет знал.

– А почему она о вас ничего не говорила?

– Потому, что твоя мама меня не знала, – ответил Ираклий Андронович.

– Ничего не понимаю, – начала я. Но тут же спохватилась, быстро вытерла лицо и пригласила: – Прошу вас, входите.

Гость вошел в гостиную, поднял голову и замер перед маминым портретом. Он стоял перед ним так долго, что я не выдержала и покашляла.

Ираклий Андронович оглянулся. Меня поразило выражение его глаз, которое я не могу описать. Отчего-то мне стало неловко, словно я подсмотрела что-то очень личное, сокровенное.

– Хороший портрет, – сказал гость. – «Дон Карлос»?

– Да. Мама пела принцессу Эболи, свою любимую партию. Говорят, был прекрасный спектакль в Милане. Жаль, что я не видела.

– Спектакль был прекрасный, – подтвердил гость.

– Вы там были? – удивилась я.

Ираклий Андронович не ответил. Бросил на портрет еще один взгляд и направился к столу, тяжело переваливаясь с хромой ноги на здоровую.

– Где мне сесть? – спросил он так, словно за столом не было места.

– Садитесь куда угодно.

– Ну, тогда поближе к тебе. Можно?

Ираклий Андронович выбрал стул, стоявший возле моего, и неуклюже упал на сиденье. Поморщился, потер больную ногу, вопросительно взглянул на меня.

– Одну минуту, – залепетала я. – Сейчас блины разогрею. Вы любите блины?

– Очень.

– А борщ? Я приготовила борщ!

– И борщ люблю.

На кухне я заметалась между холодильником и плитой. Сунула блины в микроволновку, включила газ под кастрюлей с борщом. Кастрюля огромная, но кипятить ее не буду, просто подогрею – и все.

Я еще немного пометалась по кухне, доставая из холодильника то одно, то другое. Достала майонез, подумала и заменила его сметаной. Потом снова достала майонез, решив, что гость должен выбрать сам, что ему больше нравится.

«Замри!» – приказал внутренний голос.

Я послушно остановилась.

«Вот так, – одобрил внутренний контролер. – И не суетись. Пришел гость, и хорошо, что пришел. Помянете мать вместе, как полагается».

«Он такой странный, – пожаловалась я. – И я его совсем не знаю. По-моему, он какой-то воровской авторитет».