– Привет, ребята! – закричала она.

Они с Бобби выглядели такими здоровыми, отдохнувшими и довольными. Я с завистью подумала, что она, наверное, спала в его объятиях в теплой и удобной кровати. Ко мне подошел Карлос, глаза которого были красными от недосыпа.

– Пошли, Шэмрок, – сказал он, и я побрела за ним по Конкорс-авеню.

Потом мы остановились у дома, в котором жила наша приятельница Джейми. Мы конфетами приклеили на ее окно на первом этаже записку со смайликом и следующим текстом: «Хотели зайти к тебе. Отдыхаем. Счастливого Хэллоуина. 31.10.1996».

Несмотря на шум, который мы устроили, Джейми не проснулась, точно так же, как и многие другие наши приятели, под окнами которых мы в ту ночь громко кричали и шумели.

Перед рассветом мы украли чье-то одеяло, которое вывесили для просушки, и сели около теплой кабинки на станции метро «Бедфорд-парк». Через некоторое время люди пошли на работу и начали мешать нам спать пиканьем своих проездных. Мы с Сэм крепко прижимались друг к другу под все еще немного влажным одеялом, сильно пахнувшим стиральным порошком. Карлос ходил кругами вокруг станции метро, выкрикивая вызывающие замечания спешащим на работу прохожим.

– Девушка в зеленом пальто знает карате, – объявил он через скрученную в трубку снятую со стены афишу.

Девушка в зеленом пальто с презрением на него посмотрела. Большинство людей, к которым Карлос обращался, полностью его игнорировали.

– Кассиру в будке нравится диско, – не унимался Карлос.

Казалось, что голос Карлоса слышится все тише и тише. Мне начал сниться сон о том, как мама умирает от голода в больнице. Врачи и сестры столпились вокруг нее плотным кольцом, но никто не может ей помочь. Рядом с кроватью стояли бесчисленные подносы, на которых в пластиковых контейнерах лежала самая разная снедь. Мама чувствовала запах еды, плакала от голода, но могла есть, только если я буду кормить ее. Она ждала меня, и жидкость покидала ее тело. Она стала сморщенной, как изюм, и ее глаза запали. В это время я в панике бежала по длинным коридорам больницы, взбиралась и опускалась по лестницам. Когда я, наконец, дошла до ее палаты, в кровати мамы лежали лишь красные и желтые осенние листья.

Я проснулась от того, что меня толкала Сэм.

Карлос пропал.

* * *

Первые две ночи после исчезновения Карлоса мы с Сэм спали у Бобби. Мы старались как можно реже вставать с его дивана, ходили в туалет по двое, чтобы не создавать лишнего шума, и вообще вели себя тише воды, ниже травы. Бобби был рад нас видеть и не замечал всех наших усилий, направленных на то, чтобы стать невидимыми. Ну и хорошо, думала я.

При мерцающем свете телевизора я листала свой дневник и перечитывала письма Карлоса. «Твой муж» – так он всегда подписывался. Боже, я так мечтала теперь, чтобы мы вообще в этой жизни никогда не встречались.

Третью ночь после исчезновения Карлоса мы провели на крыше над входом в государственную школу в Бронксе. Вокруг нас расстилалось огромное школьное футбольное поле, на котором ночью не было ни души. Небо было враждебно-серым, и громко завывал ветер. Лежа на крыше, мы с Сэм разделили пакетик чипсов и заснули – холодные, как камни. Казалось, в ту ночь все люди исчезли и остались только мы одни.

После пяти дней бесконечного хождения, катания на метро и попыток переночевать у приятелей мы страшно устали. Сэм подняла вопрос о приюте. Она заговорила об этом тогда, когда от голода у нас уже не было сил шутить. Поздней ночью мы зашли в кафе, где работал Тони, чтобы воспользоваться туалетом. Запах еды кружил голову. За столиками сидели ночные тусовщики и люди, отдыхавшие всю ночь в клубах. Косметика на лицах женщин потекла, бретельки лифчиков вылезали из-под платьев. Мужчины лапали своих партнерш, как хотели. Пьяненькие парочки сидели в кабинках, и перед ними на столах стояла яичница, оладьи и высокие стаканы апельсинового сока. Глядя на все это пищевое изобилие, мне хотелось закричать в голос.

– Я пахну, как помойка, – заметила Сэм в туалете. – Я помню, ты говорила, что хуже приюта Святой Анны ничего не бывает, но, откровенно говоря, мне сейчас кажется, что ты преувеличивала.

Она налила розового жидкого мыла на рубашку и стирала ее в раковине.

У меня начались месячные. Тампонов у меня не было, поэтому я в очередной раз воспользовалась туалетной бумагой.

– Не знаю, Сэм. В любом случае я больше не пойду в эту тюрьму.

– Я больше не могу без еды и сна. Пожалуйста, подумай.

Мы не пошли в приют. Вместо этого мы решили зайти в магазин и наворовать продуктов.

Магазины сети C‑Town открываются рано. Как только ближайший от нас магазин открылся, мы зашли в него и стали рассовывать холодные, колючие и хрустящие упаковки в свои рюкзаки. Мы выскочили из магазина и сразу бросились бегом, словно за нами кто-то гнался. Мы дошли до игровой площадки перед государственной школой № 8, сели на мягком покрытии, достали еду, зубами разорвали пластиковые упаковки и, кашляя и смеясь, жадно запихивали в рот куски жареной индейки, сыр, хлеб, запивая апельсиновым соком из бумажного пакета.

* * *

В ту ночь мы ночевали на лестнице на верхнем этаже дома, в котором жил Бобби. Я думала, что нам делать. Можно было вернуться к Брику, но я от этого решения отказалась. Мистер Домбия обещал перевести меня в приют за прогулы, а я не была в школе уже несколько месяцев. Назад в «систему» я больше не вернусь. Однако жизнь на улице очень утомила.

Я могла бы пойти и снова начать паковать продукты в магазинах, но за последние годы законы о найме несовершеннолетних ужесточились. Сейчас упаковывали покупки мужчины в возрасте от двадцати пяти до тридцати лет, главным образом иммигранты, которых магазины нанимали официально. На бензозаправке я тоже не могла работать, потому что в моем возрасте меня могли уже арестовать. Я совершенно не знала, что предпринять. Я решила позвонить Лизе из телефонного автомата на улице. Мне ответил Брик, и я тут же повесила трубку. Когда я перезвонила через несколько часов, я услышала голос сестры.

– Привет, как дела? – спросила ее я.

– Лиззи, это ты?! Ты где? – в голосе Лизы я услышала злость и агрессию и тут же пожалела, что позвонила ей.

– Я на улице у телефона-автомата. Лиза, скажи, это ты заложила Брику Сэм, когда она у нас жила?

Я решила раз и навсегда выяснить этот вопрос.

– Нет, не я.

– Правда не ты?

– Правда.

Я ей поверила.

– Ладно… у меня все очень сложно.

– Лиззи, возвращайся домой.

«Ни за что на свете», – подумала я.

– Лиззи?

Я долго молчала, чувствуя ее осуждение.

– Как мама? – наконец спросила я.

Теперь надолго замолчала Лиза. Она молчала так долго, что я подумала, что нас разъединили.