трое, у Вышинских – один. И никаких рассказов об умерших в младенчестве детях, рождался и выживал один. Юлька впервые за долгое время родилась второй – и оказалась больна. Олег был вторым и тоже был болен. И Николай, брат Леоны, тоже был вторым…

Я дошла до старого колодца, присела на его край. Внизу бурлила темная вода, я чувствовала в ней что-то живое, точнее, неживое, но не обращала внимания. Значит, все вторые дети у Вышинских рождаются больными. Нет привязки к полу, есть лишь привязка к очереди. Разве бывают такие болезни?

Вспомнился сон. Агния говорила Леоне, чтобы та выходила замуж и уезжала, но рожала только одного ребенка. Так она сказала: «Тебе повезло родиться пятой». Но нигде в записях Агаты я не встречала ничего ни о каком проклятии второго ребенка. Могло ли оно быть в дневнике Яна? Мог ли он выяснить что-то такое?

Здравый смысл подсказывал, что если уж не нашли ничего современные врачи, то едва ли мог выяснить Ян сто лет назад, но здравому смыслу не было места в этой усадьбе. Может быть, как раз чтобы докопаться до истины, и не нужно им руководствоваться?

Я соскочила с колодца и, тщательно огибая террасу, направилась в парк, а из него – в лес. Строители уже возвели высокий забор, но у меня был ключ от калитки.

После нашего свидания я видела Ивана лишь один раз в Степаново, когда приехала на очередное обсуждение облавы. Он тоже был там, в клубе, где проводилось собрание. Стоял в углу, в обсуждении не участвовал, но все внимательно слушал. Мне приветственно кивнул, но ушел раньше, я не успела с ним поговорить. Он будто избегал меня, но мне не хотелось об этом думать и тем более не хотелось искать тому подтверждения. Поэтому я просто была занята все дни. Однако теперь чувствовала, что мы должны увидеться и, быть может, поговорить.

Ивана дома не оказалось. Я обошла вокруг, постучала в двери, в окна, но мне никто не открыл. Заглянула в сарай, даже позвала его. Очевидно, ушел Иван куда-то далеко. Я уже хотела возвращаться обратно, но передумала. Не я ли недавно собиралась совершить взлом с проникновением? Да, тогда мне хотелось найти комнату с люком, позже Иван мне ее показал, но ведь я так и не видела дневника Яна, а была уверена, что он здесь.

Пообещав себе, что к вещам Ивана не притронусь и если дневник его прадеда лежит в его сумке, то не стану его вытаскивать, посмотрю только те вещи, что принадлежали когда-то моей семье, я поднялась на порог. Как и думала, дверь была заперта. А вот другая, ведущая сразу на кухню, оказалась открыта. То ли не запиралась вовсе, то ли Иван про нее забыл.

Кухня была маленькая и темная. Никакой современной мебели или техники: ни плиты, ни духовки, ни даже микроволновки или чайника. Только старая печка, которой, как мне показалось, очень давно никто не пользовался, буфеты и шкафы с посудой, рукомойник и большой дубовый стол посередине. На столе на новом полотенце стояли вымытые и высохшие уже тарелки, из которых мы ели во время ужина. Ни современных кастрюль, ни сковородок – ничего. Казалось, что Иван и вовсе не пользуется кухней.

Другие комнаты производили точно такое же впечатление. Все очень старое, еще с тех времен, как дом принадлежал Вышинским. Кровати застелены ткаными покрывалами, обои кое-где отклеились и свисали вниз неровными кусками. Шторы на окнах выцвели, выглядели тяжелыми от пыли. Кое-где углы затянула паутина, на горизонтальных поверхностях лежала пыль.

Пожалуй, из общего вида выбивалась лишь столовая. В ней еще во время ужина я отметила новые вещи, но уже тогда мне показалось, что Иван купил их специально для свидания со мной. Теперь же я еще больше в этом убеждалась. Он будто пользовался только коридором да одним из диванов в дальней комнате: тот хоть и выглядел старым, но было видно, что на нем совсем недавно кто-то лежал. В той же комнате в шкафу висели одни джинсы и одна рубашка, стопкой было сложено немногочисленное белье. Трогать ничего я, конечно же, не стала. И нигде не было ни сумки, ни чемодана, ничего, в чем можно было бы хранить остальные вещи. Казалось, остальных вещей и вовсе нет.

Кроме того, нигде я не увидела и компьютера или ноутбука. Много вы видели айтишников, способных работать над важным проектом без него? И даже если бы Иван взял ноутбук с собой, наверняка дома остался бы шнур зарядки.

Сердце мое гулко билось в груди, пока я пыталась придумать хоть какое-то объяснение увиденному. Иван не только не айтишник, он вовсе не живет здесь. Но если не здесь, то где? Да и немного одежды я все-таки нашла.

Наверное, подозрения уже закрались в мою голову, но я их боялась даже сформулировать. Вместо этого аккуратно открыла еще один шкаф, заглянула в ящики большого письменного стола. Чем дольше я осматривала комнату, тем больше убеждалась в том, что она когда-то была гостевой и гость, который в ней жил, был врачом. В столе я нашла старый стетоскоп, в шкафу за стеклянной дверцей – пожелтевшие давно бинты, стеклянные колбы и пробирки, какие-то железные инструменты, о назначении которых не могла даже догадываться, но явно медицинские. В другом отделении шкафа висел даже белый халат, с вышитыми на кармане переплетенными буквами J и K. Значит, я была права, в этой комнате когда-то жил Ян Коханский, и именно ее выбрал его праправнук. В другом ящике стола отыскалась коробка, в которой были тоже старые инструменты, но которыми, очевидно, иногда пользовались. В основном иглы и шприцы. А также украденные у фельдшера бинты и антисептики.

И вот в третьем ящике я наконец нашла то, что искала. Большой черный блокнот с исписанными аккуратным почерком страницами. Дневник Яна Коханского. Забирать его с собой не рискнула, кто знает, как часто Иван проверяет его наличие? Читать подробно времени тоже не было, поэтому я аккуратно присела на край дивана и принялась пролистывать страницы, пытаясь выцепить глазами самое важное.

Очевидно, вести дневник Ян стал с того момента, как приехал в усадьбу. То ли очень удачно закончилась предыдущая тетрадь, то ли для интересного и запутанного случая с Олегом Вышинским он специально завел новую. Поначалу записи его были сплошь медицинские, в которых я почти ничего не понимала бы и на русском языке, а он вел их наполовину на латинском. Лишь иногда встречались пометки о том, что Ян был приглашен на ужин, на прогулку или еще куда, да редкие записи его мыслей, касающихся не болезни Олега, а в целом семьи Вышинских и местных обычаев.

Люди здесь вызывают удивление, писал он. Верят в то, что в цивилизованном мире давно считается бабкиными сказками или просто фольклором. Каждый крестьянин утро начинает с того, что кланяется домовому, которого тут искренне считают Хозяином дома, зовут Домовиком. В амбарах живет своя нечисть, в лесу – своя. Причем не одна. Болото, река, старый колодец – все, по уверениям местных, имеет своих хозяев, которых легко можно разозлить неудачным делом или даже словом.

Таких записей было несколько, и если сначала Ян искренне считал верования местных архаизмом, то чем больше я читала, тем яснее видела, что постепенно его мнение начало меняться. Он уже не удивлялся традициям, а воспринимал их как должное. Порой даже сомневался, а точно ли прав он, не может ли быть так, что здесь, в этом крохотном, затерянном уголке мира существует нечто, что не поддается разумному объяснению. Даже об Агнии он писал по-разному. Сначала был искренне возмущен тем, что Андрей Вышинский запер старшую дочь во флигеле, не дает общаться с другими домочадцами, после же был вынужден признать, что наука ее выходит за рамки его понимания.

22-е

Рана конюха поначалу не казалась мне опасной, легко поддавалась терапии, однако время шло, а она никак не заживала. Я промывал, менял повязки трижды в день, но каждый раз, снимая предыдущую, видел ту же картину. Будто терапия дошла до некой определенной стадии и дальше не работала. Хотя