– Привет, – сказал Жербер. Немного смутившись, он протянул руку Ксавьер. – Привет, – повторил он, подойдя к кровати.

– Как мило, что вы пришли, – сказала Франсуаза.

Она и не помышляла о его визите, но была удивлена и обрадована его появлением. Казалось, в палату ворвался свежий воздух, сметая запах болезни и душную теплоту воздуха.

– Какой странный у вас вид, – сочувственно улыбнулся Жербер. – Вы похожи на вождя индейского племени сиу.

– Я вылечилась, – ответила Франсуаза. – Такие вещи решаются за девять дней; обычно либо отдают концы, либо лихорадка проходит. Присаживайтесь.

Жербер снял свой шарф, шерстяной шарф с крупными рубчиками ослепительной белизны. Присев на пуф посреди палаты, он с немного затравленным видом переводил взгляд то на Франсуазу, то на Ксавьер.

– У меня уже нет температуры, но я еще не уверена в своих силах, – сказала Франсуаза. – Скоро мне должны сделать рентгеноскопию. Я вот думаю, что будет, когда я спущу ноги с кровати. Собираются исследовать мое легкое, чтобы узнать, что с ним на самом деле. Доктор говорил, что, когда меня доставили сюда, мое правое легкое было похоже на кусок печени, и другое тоже потихоньку начинало превращаться в печенку.

Она слегка закашлялась.

– Надеюсь, они снова обрели должную плотность. Представляете, если бы мне пришлось годы провести в санатории.

– Было бы невесело, – сказал Жербер; в поисках вдохновения он обвел глазами палату. – Сколько у вас цветов! Можно подумать, комната невесты!

– Корзина – это от учениц школы, – ответила Франсуаза. – Горшок с азалиями – это Тедеско и Рамблен; Поль Берже прислала анемоны.

У нее снова начался кашель.

– Вот видите, вы кашляете, – с чересчур горячим сочувствием заметила Ксавьер. – Медсестра запретила вам разговаривать.

– Вы благоразумная сиделка, – сказала Франсуаза. – Я умолкаю.

Наступило недолгое молчание.

– И что, что сталось с теми женщинами? – спросила Франсуаза.

– Они ушли, вот и все, – сквозь зубы ответила Ксавьер.

С героической решимостью Жербер отбросил закрывавшую его лицо прядь.

– Мне очень хотелось бы, чтобы вы поскорее поправились и пришли посмотреть на моих кукол, – сказал он. – Знаете, дело движется, спектакль будет готов через две недели.

– Но вы поставите за год и другие? – спросила Франсуаза.

– Да, теперь, когда есть помещение. В «Имаж» хорошие ребята; мне не нравится, что они делают, но они на редкость сговорчивы.

– Вы довольны?

– Я в восторге, – ответил Жербер.

– Ксавьер говорила, что ваши куклы такие красивые, – сказала Франсуаза.

– Это глупо, мне надо было принести вам одну, – сказал Жербер. – У них там куклы на нитях, а у нас куклы как в кукольном театре. Мы руками заставляем их ходить, так гораздо забавнее. Они сшиты из клеенки, с большими расширяющимися юбками, которые скрывают всю руку: надеваются, как перчатка.

– Вы сами их сделали? – спросила Франсуаза.

– Мы вместе с Молье, но все идеи мои, – без ложной скромности сказал Жербер. Он так был переполнен интересующим его предметом, что забыл о своей застенчивости. – Знаете, маневрировать не так удобно, поскольку у движений есть ритм и выразительность, но я начинаю овладевать этим умением. Вы не представляете, сколько мелких проблем возникает с мизансценами. Взять хотя бы подготовку свидания. – Он поднял в воздух обе руки. – В каждой руке держишь куклу. Если хочешь одну отправить на край сцены, нужно найти предлог, чтобы в то же время передвинуть и другую. Это требует изобретатель– ности.

– Мне очень хотелось бы поприсутствовать на какой-нибудь репетиции, – сказала Франсуаза.

– Сейчас мы работаем каждый день, с пяти до восьми, – ответил Жербер. – Мы ставим пьесу на пять персонажей и три скетча. У меня давно уже все сложилось в голове. – Он повернулся к Ксавьер: – Вчера мы отчасти рассчитывали на вас, вас не интересует роль?

– Как это? Безмерно интересует, – с обиженным видом ответила Ксавьер.

– Тогда пойдемте сейчас со мной, – предложил Жербер. – Вчера роль читала Шано, но это было ужасно. Она говорит так, словно выступает на сцене. Очень трудно найти диапазон, – обратился он к Франсуазе. – Надо, чтобы голос звучал как будто бы из кукол.

– Но я боюсь, что не смогу, – сказала Ксавьер.

– Уверен, что сможете. Четыре реплики, которые вы тогда подали, были как раз что надо.

Жербер чарующе улыбнулся.

– И знаете, поступления делятся между актерами. Если повезет, вы получите маленький гонорар в пять или шесть франков.

Франсуаза откинулась на подушки. Она была довольна, что они стали говорить между собой, она утомилась. Ей хотелось выпрямить ноги, но малейшее движение требовало целой стратегии; она сидела на резиновом круге, обсыпанном тальком, под ее пятками была резина, и что-то вроде обруча из ивы приподнимало простыни над ее коленями, иначе трение вызвало бы раздражение кожи. Ей удалось вытянуться. Если Пьер не придет сразу после их ухода, она немного поспит, ясности в голове не было. Она услышала, как Ксавьер говорит:

– Толстая женщина превратилась вдруг в воздушный шар, юбки ее задрались кверху, образовав корзину шара, и она воспарила в воздух.

Ксавьер рассказывала о куклах, которых видела на ярмарке в Руане.

– А я видела в Палермо представление «Неистового Роланда», – сказала Франсуаза.

Продолжать она не стала, у нее не было желания рассказывать. Это было на одной из крохотных улочек, возле торговца виноградом. Пьер купил ей огромную гроздь липкого муската. Место стоило пять су, и в зале были одни лишь дети. Ширина скамеек в точности соответствовала размеру их маленьких седалищ; в антрактах какой-то человек расхаживал с подносом, на котором громоздились стаканы со свежей водой, он продавал их по су за штуку, а потом он сел на скамью возле сцены. В руке он держал длинный хлыст, которым наносил удары детям, шумевшим во время спектакля. На стенах висели своего рода истории Роланда; куклы были великолепные, в рыцарских доспехах, совершенно не гнущиеся. Франсуаза закрыла глаза. Прошло всего два года, но это казалось уже чем-то доисторическим. Теперь все стало таким сложным: и чувства, и жизнь, и Европа. Ей-то это было безразлично, поскольку она пассивно давала себе волю плыть, словно обломок после кораблекрушения, но повсюду на горизонте виднелись черные рифы. Она плыла по серому океану, а вокруг нее всюду простирались битумозные и серые воды, и она лежала на спине, ни о чем не думая, ничего не опасаясь и ничего не желая. Она снова открыла глаза.

Разговор смолк. Ксавьер разглядывала свои ноги, а Жербер судорожно сосредоточился на горшке с азалиями.

– Над чем вы сейчас работаете? – наконец спросил он.

– Над «Случайностью» Мериме[5], – ответила Ксавьер.