– Это правда, – согласилась Франсуаза. – Ты всегда считаешь себя выше того, что с тобой происходит.

– И таким образом я могу позволить себе все, что угодно, – сказал Пьер. – Я укрываюсь за мыслью, что я человек, осуществивший некое творение, человек, который воплотил идеальную любовь с тобой. Но это чересчур просто. Все остальное тоже существует.

– Да, остальное существует, – согласилась Франсуаза.

– Вот видишь, моя искренность – это тоже способ плутовать с самим собой. Удивительно, насколько мы лукавы, – с проникновенным видом заметил Пьер.

– О! Мы раскроем твои хитрости, – пообещала Франсуаза.

Она улыбнулась ему. Так о чем же она беспокоилась? Он был вправе задаваться вопросом относительно себя самого, он мог ставить под вопрос мир. Она знала, что ей нечего опасаться этой свободы, отделявшей его от нее. Ничто никогда не разрушит их любовь.

Франсуаза теснее прижалась головой к подушке. Полдень. У нее впереди еще долгое время одиночества, однако это уже не было пустым и ровным одиночеством утра; в палату просочилась легкая досада, цветы утратили свой блеск, оранжад – свою свежесть; гладкие стены и мебель казались голыми. Ксавьер. Пьер. Ее взгляд всюду, на чем останавливался, улавливал лишь пустоту. Франсуаза закрыла глаза. В первый раз после нескольких недель в ней зарождалась тревога. Как там прошла ночь? Нескромные вопросы Пьера должны были обидеть Ксавьер; возможно, вскоре они помирятся у изголовья Франсуазы. И что? Она узнавала этот ожог в горле, это лихорадочное биение своего сердца. Пьер извлек ее из неопределенного состояния, и ей не хотелось в него возвращаться; она не хотела больше оставаться здесь. Теперь эта клиника стала лишь изгнанием. Даже болезни недостало, чтобы сделать ее судьбу одинокой: будущее, которое маячило на горизонте, было ее будущим рядом с Пьером. Их будущим. Она прислушалась. В минувшие дни, спокойно расположившись внутри своей жизни, она ждала посещений просто как развлечений. Сегодня иное дело. Пьер и Ксавьер шаг за шагом продвигались по коридору, они поднялись по лестнице, приехав с вокзала, из Парижа, из глубины их жизни; именно здесь пройдет сейчас часть этой жизни. Шаги смолкли у двери.

– Можно войти? – спросил Пьер, толкнув дверь. Он вошел, и вместе с ним Ксавьер. Переход от их отсутствия к их присутствию, как всегда, был неуловим.

– Медсестра сказала, что ты очень хорошо спала.

– Да. Как только кончатся уколы, я смогу уйти, – сказала Франсуаза.

– При условии быть благоразумной и не слишком волноваться, – заметил Пьер. – Отдыхай хорошенько и не разговаривай. Это мы будем рассказывать тебе истории. – Он улыбнулся Ксавьер. – У нас для тебя куча историй.

Он расположился на стуле возле кровати, а Ксавьер села на большой квадратный пуф. Утром она, должно быть, помыла голову, ее лицо обрамляла густая золотистая пена волос; глаза и бледные губы придавали ее лицу таинственности и в то же время нежности.

– Вчера вечером в театре все прошло хорошо, – начал Пьер. – Зал принимал тепло, было много вызовов. Но после представления, не знаю почему, настроение у меня стало убийственным.

– Во второй половине дня ты нервничал, – с улыбкой заметила Франсуаза.

– Да, и потом наверняка сказывалось отсутствие сна, не знаю. Во всяком случае, спускаясь по улице Гэте, я сразу начал проявлять нетерпимость.

На лице Ксавьер появилась забавная треугольная гримаска.

– Это был настоящий змей, шипящий и жалящий, – сказала она. – А я, когда пришла, была очень веселой: два часа спокойно репетировала китайскую принцессу, потом немного поспала, специально, чтобы быть свеженькой, – с упреком добавила она.

– И в своей злости я только и делал, что искал предлога, чтобы рассердиться на нее! – признался Пьер. – Пересекая бульвар Монпарнас, она имела несчастье отпустить мою руку…

– Из-за машин, – с живостью вмешалась Ксавьер, – нельзя было идти в ногу, это было очень неудобно.

– Я воспринял это как умышленное оскорбление, – продолжал Пьер, – и меня охватил неистовый гнев.

Ксавьер с удрученным видом смотрела на Франсуазу.

– Это было ужасно, он со мной больше не разговаривал, лишь иногда из вежливости бросал какую-нибудь кислую фразу. Я не знала, что делать, чувствовала себя несправедливо наказанной.

– Представляю себе, – с улыбкой заметила Франсуаза.

– Мы решили пойти в «Дом», поскольку на какое-то время забросили его, – сказал Пьер. – Снова оказавшись там, Ксавьер выглядела довольной, и я подумал, что это способ обесценить последние вечера, которые в поисках приключений мы провели вместе. Это добавилось к моей злости, и я почти час, задыхаясь от бешенства, сидел со своей кружкой пива.

– Я пробовала завести разговор, – сказала Ксавьер.

– Она в самом деле проявляла ангельское терпение, – смущенно произнес Пьер, – но все ее благие намерения еще больше выводили меня из себя. Понятно, что, когда находишься в подобном состоянии, из него, конечно, можно выйти, но только если хочешь, однако нет никакого резона хотеть этого, напротив. В конце концов я разразился упреками, заявил ей, что она переменчива, словно ветер, и если проведешь с ней хороший вечер, то будь уверен, что следующий станет отвратительным.

Франсуаза рассмеялась.

– Но что у тебя в голове, когда ты в таком скверном расположении духа?

– Я искренне думал, что она встретила меня сдержанно и настороженно. Я так думал, поскольку заранее, из-за хмурого настроения, убедил себя, что она будет держаться настороже.

– Да, – сказала Ксавьер жалобным голосом. – Он объяснил мне, что опасение провести не такой замечательный вечер, как накануне, повергло его в столь сладостное настроение.

Они с нежным согласием улыбнулись друг другу. Судя по всему, вопроса о Жербере не вставало. Под конец Пьер не решился заговорить о нем и извинился с помощью полуправды.

– У нее был такой горестно негодующий вид, – сказал Пьер, – что я сразу почувствовал себя обезоруженным и пристыженным. Я поведал ей обо всем, что происходило в моей голове после выхода из театра. – Он улыбнулся Ксавьер. – И она великодушно простила меня.

Ксавьер вернула ему улыбку. Наступило короткое молчание.

– А потом мы пришли к согласию и сошлись на том, что с давних пор все наши вечера были отменными, – сказал Пьер. – Ксавьер соблаговолила сообщить мне, что никогда не скучала со мной, а я сказал ей, что проведенные с ней минуты были в числе самых драгоценных за всю мою жизнь. – И он быстро добавил радостным тоном, звучавшим чуточку фальшиво: – И мы согласились, что это не так уж удивительно, поскольку в общем-то мы любим друг друга.

Несмотря на легкость тона, слова тяжело отозвались в палате, их троих окутало молчание. Ксавьер натянуто улыбнулась. Франсуаза придала лицу подобающее выражение – речь шла всего лишь о словах, дело давно уже шло к этому, однако слова эти были решающими, и прежде чем произнести их, Пьеру следовало бы посоветоваться с ней. Его она не ревновала, но эту нежную, золотистую девочку, которую однажды пронизывающим ранним утром Франсуаза приняла как свою, она теряла не без бунта.