Она пока так и не решилась пройти свою сцену с Пьером.

– А вы? – спросила Ксавьер.

– Над Октавом в «Прихотях Марианны»[6], но это только чтобы подавать реплики Канзетти.

Снова наступило молчание; Ксавьер с недобрым видом поморщилась:

– Канзетти хорошая Марианна?

– Я не нахожу, что для нее это странно, – ответил Жербер.

– Она вульгарна, – сказала Ксавьер.

Кивком Жербер откинул волосы назад.

– А знаете, возможно, я покажу номер с куклами у Доминики Ориоль. Это будет здорово, ведь начало у ее заведения, похоже, удачное.

– Элизабет говорила мне об этом, – сказала Франсуаза.

– Она-то меня и представила. Она там задает тон.

С восторженным и негодующим видом он поднес руку ко рту:

– А как она теперь важничает, это невероятно!

– Она при деньгах, о ней стали говорить, это вносит разнообразие в ее жизнь, – заметила Франсуаза. – Она стала потрясающе элегантной.

– Мне не нравится, как она одевается, – с явным пристрастием сказал Жербер.

Странно было думать, что там, в Париже, дни не походили один на другой. Что-то происходило, двигалось, менялось. Но все эти далекие волнения, смутные мелькания не пробуждали у Франсуазы никакого желания.

– Мне пора уходить, в пять часов я должен быть в тупике Жюль-Жаплена, – сказал Жербер. Он взглянул на Ксавьер: – Так вы пойдете со мной? Иначе Шано не выпустит роль.

– Я иду, – ответила Ксавьер. Она надела плащ и старательно завязала платок под подбородком.

– Вы еще надолго останетесь здесь? – спросил Жербер.

– Надеюсь, на неделю, – ответила Франсуаза. – А потом вернусь к себе.

– До свидания, до завтра, – немного холодно сказала Ксавьер.

– До завтра, – отозвалась Франсуаза.

Она улыбнулась Жерберу, который дружески помахал на прощание. Открыв дверь, он с обеспокоенным видом пропустил Ксавьер вперед. Верно, он спрашивал себя, о чем же он сможет с ней говорить. Франсуаза снова откинулась на подушки. Ей доставляло удовольствие думать, что Жербер испытывает добрые чувства к ней; естественно, он намного меньше, чем к Лабрусу, привязан к ней, однако это была личная симпатия, действительно обращенная к ней; она тоже очень его любила. Невозможно было представить себе более приятные отношения, чем эта дружба без особых претензий и всегда проникновенная. Она закрыла глаза, ей было хорошо; годы санатория… даже эта мысль не вызывала у нее никакого возмущения. Через несколько мгновений она все узнает: она чувствовала себя готовой принять любой вердикт.

Дверь тихонько отворилась.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Пьер.

Кровь прилила к лицу Франсуазы; присутствие Пьера доставляло ей больше чем удовольствие. Только с ним исчезало ее безразличное спокойствие.

– Мне все лучше и лучше, – ответила она, удерживая руку Пьера в своей.

– Тебе сейчас должны делать эту рентгеноскопию?

– Да. Но знаешь, врач думает, что легкое вполне восстановилось.

– Только бы они тебя не слишком утомляли, – сказал Пьер.

– Сегодня я полна бодрости, – сказала Франсуаза.

Сердце ее переполняла нежность. Как несправедлива она была, сравнивая любовь Пьера со старым окрашенным гробом! Благодаря этой болезни она убедилась в ее живой наполненности. Она была признательна ему не только за его постоянное присутствие, телефонные звонки, знаки внимания. Незабываемую радость доставило ей то, что кроме безусловной нежности она увидела у него страстную тревогу, которую он не сознавал и которая переполняла его. В такие минуты он не следил за своим лицом, обращенным к ней. Сколько бы ему ни говорили, что речь идет лишь о формальности, его терзало беспокойство. Он положил на кровать пачку книг.

– Посмотри, что я для тебя выбрал. Тебе это нравится?

Франсуаза взглянула на названия: два детективных романа, один американский, несколько журналов.

– Конечно, нравится, – сказала она. – Какой ты милый!

Пьер снял пальто.

– Я встретил в саду Жербера с Ксавьер.

– Он взял ее репетировать кукольную пьесу, – сказала Франсуаза. – Они забавны, когда видишь их вместе. От отчаянной говорливости они переходят к мрачному молчанию.

– Да, – согласился Пьер, – они забавны.

Он сделал шаг к двери.

– Кажется, идут.

– Четыре часа, самое время, – молвила Франсуаза.

Вошла медсестра. Впереди нее с важностью шествовали два санитара с огромным креслом.

– Как вы находите нашу больную? – спросила медсестра. – Надеюсь, она спокойно перенесет эту маленькую экспедицию.

– Выглядит она хорошо, – заметил Пьер.

– Я очень хорошо себя чувствую, – сказала Франсуаза.

Переступить порог палаты после долгих дней заточения – это было настоящее приключение. Ее приподняли, закутали в одеяла, усадили в кресло. Было странно оказаться сидящей – это совсем не то, что сидеть в кровати, от этого немного кружилась голова.

– Все в порядке? – спросила медсестра, поворачивая ручку двери.

– Все хорошо, – отвечала Франсуаза.

Слегка шокированная, она с удивлением взглянула на эту дверь, которая открывалась для выхода наружу – обычно она открывалась, чтобы впустить людей. Теперь она внезапно меняла свое назначение, превращаясь в выходную дверь. И палата тоже выглядела необычно – с пустой кроватью она уже не была тем сердцем клиники, к которому сходились коридоры и лестница. Теперь коридор, застеленный бесшумным линолеумом, становился жизненной артерией, на которую выходил неопределенный ряд маленьких ячеек. Франсуазе почудилось, будто она перешла на другую сторону мира: это было почти столь же странно, как проникнуть сквозь зеркало.

Кресло поставили в помещении, выложенном плитками и наполненном сложными аппаратами; было страшно жарко. Франсуаза прикрыла глаза – это путешествие в потусторонний мир утомило ее.

– Вы сможете простоять на ногах две минуты? – спросил только что вошедший врач.

– Я попробую, – сказала Франсуаза. Она уже не так была уверена в своих силах.

Крепкие руки поставили ее на ноги и провели среди аппаратов. Пол вихрем уходил у нее из-под ног, это вызывало тошноту. Она никогда бы не подумала, что шагать – это такая работа. Пот крупными каплями выступил у нее на лбу.

– Стойте неподвижно, – раздался чей-то голос.

Ее прислонили к аппарату, и деревянная дощечка прижалась к ее груди; Франсуаза с трудом дышала; она не сумеет продержаться две минуты, не задохнувшись. Внезапно наступила тьма, и воцарилось молчание. Она слышала лишь короткий и учащенный свист своего дыхания; потом раздался щелчок, резкий стук, и все исчезло. Когда она снова пришла в сознание, то снова лежала в кресле. Над ней ласково склонился врач, а медсестра вытирала мокрый от пота лоб.