– Триста тысяч человек собрать нужно, не менее, – говорил отец Михаил.

– Почему именно триста? – полюбопытствовал Борис.

– Потому что тогда сила проснется, – загадочно отвечал священник. – Подробнее объяснять не возьмусь, метафизика, так уж поверьте на слово.

– Триста тысяч… – раздельно повторил волчеглазый.

На миг все задумались. Только Митя вытащил откуда-то из-под мышки новую книгу и стал ее листать, как будто ничего и не было.

– Что скажешь, Митя? – обратился к нему Борис.

Тот головы не поднял, отвечал ворчливо:

– Подите прочь – какое дело поэту мирному до вас? Литература вне политики и вне конкуренции, как говорил мудрейший из мудрых.

– Нет, извини, дорогой, – заспорил Шипучин, – не подите прочь, и как раз потому, что поэт… Банальностей про поэта и гражданина повторять не буду, но гражданин ты именно потому, что поэт. Обыкновенный человек, но талантливый поэт не может уже быть обыкновенным. Талант его подталкивает к служению людям, не дает опочить на лаврах. Талант заставляет человека быть лучше, чем он сам того бы хотел. Короче говоря, муза увильнуть не позволит.

Митя почесал задумчиво грудь и сказал:

– Это ты у меня прочитал…

– Ну, значит, аминь, – завершил Шипучин. – Так что решаем, господа народные витии?

Борис-Григорий заметил:

– Рубинштейн предупреждал, что рано или поздно так все и выйдет…

– Пардон, какой Рубинштейн? – уточнил волчеглазый Алексей. – Лев Семенович или Иван Иваныч?

– Оба.

– Ну, а раз оба, то деваться все равно некуда.

На том и порешили. Но тут сказал свое слово отец Михаил, который все это время внимательно слушал, почти не перебивая.

– За поддержку спасибо, – сказал он. – Однако прежде, чем действовать, надо бы еще поговорить. Возможно, удастся решить дело миром.

– Миром здесь никогда ничего не решалось, – мягким голосом сказал волчеглазый. – Никогда и ничего.

Но отец Михаил стоял на своем. Его поддержали и остальные, только веселый Борис молчал, о чем-то думал, и лицо у него из веселого на миг сделалось горьким.

– В таком случае, каковы ближайшие планы? – спросил волчеглазый, не споря уже.

– Нужно встретиться с братом, – сказал отец Михаил. – Но это уж я сам. Если разговора не выйдет, устройте мне аудиенцию у главного.

– Легко сказать, – хмыкнул Шипучин. – У него министры по полгода аудиенции ждут.

Все замолчали было, задумались, но тут вступил высокий Борис. Подмигнув почему-то дьячку Антонию, он заявил громогласно:

– Я устрою.

Все посмотрели недоверчиво – как?

– Устрою, – упорствовал Борис.

– Старые связи, – догадался Митя. – Вице-премьеров бывших не бывает.

– Точно, – согласился Борис. – Тряхнем по такому случаю стариной… А уж если сорвется, тогда да, тогда пусть будет триста тысяч. А лучше – миллион. Для ровного счета.

– Но все это мирно, разумеется?

– Конечно, мирно. Зачем нам русский бунт, бессмысленный и беспощадный?

– Миру мир, – сказал Алексей, и волчьи глаза его блеснули странно.

Отец Михаил сидел, опустив голову, молчал, думал…

Суббота стоял возле огромного белого водопада, смотрел вниз, куда медленно, громадно падали струи воды, разбивались об острые камни, поднимались в воздух миллионами мельчайших брызг. Водопад ровно и сильно шумел, воздух был напоен водяным паром, сиял жидкими алмазами, вода летала, проникала всюду – в нос, глаза, уши, вся одежда на нем промокла.

Вдруг среди прозрачных свежих струй появилась одна – багровая, кипящая. Она быстро ширилась, росла, и вот уже весь водопад стал красным, кровавым. Суббота увидел, что руки у него тоже сделались красными. Только что прозрачная, вода стала терпкой и рдяной, покрыла его руки по локоть. Суббота не удержался, поднес ладонь к лицу – пахло тоже кровью, обагренным железом, отрубленной головой, муками, вода кричала, молила о спасении – и не находила его…

– Меня ждешь? – спросил чей-то голос.

Суббота вздрогнул, оглянулся – за спиной стоял бородатый мужчина средних лет. Суббота тут же узнал его: во снах он приходил к нему огромным, с черными крылами, приходил владыкой последнего зова. А сейчас вот явился человеком почему-то, да еще и разговаривал с ним. Бородатый смотрел внимательно, с прищуром, глаза были черные, цыганские, между бровей легла тяжелая складка – смотрел, ждал ответа. Суббота покривился, пошутил невесело:

– Ну, если вы архангел…

– Зови меня отец Михаил, – велел собеседник. Потом перевел взгляд на его руки, все еще окровавленные, проговорил сухо: – Эта кровь неспроста. Это – кровь твоего отречения…

Суббота поежился, по спине пошел холодок.

– Какого еще отречения?

– Ты предал меня, предаешь каждый день, говоря Врагу о моем пути. – Бородатый был суров, темен, ни единого огонька не мелькнуло в глазах.

– Кто предал, кого? – ошеломился Суббота. – Я вам не апостол Петр, просто сны пересказываю.

– Не просто, и сам это знаешь. Догадываешься ведь, кто я такой, давно догадался.

– Ну, знаете, вы это бросьте. – Суббота хотел возмутиться, вышло не очень. – Какой-то отец Михаил – откуда, чего? Есть, например, сведения, что вы шпион и диверсант, что на это скажете?

Лукавил, лукавил Суббота. То, чему наяву он не поверил бы никогда, не мог поверить, здесь, в таинственной реальности сна, знал он наверняка. И странный его собеседник тоже знал, что он знает, а потому выпад его оставил без внимания.

– Ты ведь понимаешь, что снюсь я тебе не зря. И все равно глаза закрываешь, прячешь голову в песок.

Суббота молчал. Возразить тут было нечего, он прятал голову в песок, да еще надеялся за рассказы свои сонные получить большие деньги. Кто, скажите, его осудит? Никто его не осудит. Никто, кроме самого Субботы. А кто сказал, что свое собственное осуждение легче, чем суд окружающих? Легче, конечно, – если уж быть совсем откровенным. Сам себя осудил, сам оправдал, сам и простил. Мерзко, мерзко и противно все это. До чего он дошел, в самом деле, а ведь был приличный человек…

Кажется, отец Михаил понял, что творилось в душе у Субботы, голос его стал мягче.

– Не печалься, ничего непоправимого еще не случилось. Но мне от тебя нужна будет помощь. Ты готов?

Суббота не знал, готов он, не готов, посмотрел на свои руки. Они уже не были красными, вода на них высохла. Все это только сон, в конце концов, игра перегретого сознания. И отец Михаил ему снится, и Гениус-Лоцман тоже, и вся их корпорация «Легион», будь она неладна. А на самом деле ничего этого нет, он просто умер от внезапного инсульта, как многие алкоголики до него, умер и лежит сейчас в земле. А все вокруг – загробный вздор и бред души, так и не нашедшей выхода из темного зева земли ввысь, к небесам. Его, наверное, уже черви едят, а этот странный отец Михаил все смотрит на него и смотрит, все ждет чего-то…