«Жука» я бросил у автобусной остановки на улице Коленкур, оставив ключ в замке зажигания. Больше за этот руль не сяду, не дам собой управлять, так что пусть крадут или отгонят на штрафную стоянку. Взял такси, доехал на нем до банкомата у Дома Радио, достал из кармана куртки кредитку, спрятанную в пакетик от бумажных салфеток и снял деньги, чтобы расплатиться с водителем. Тот с подозрением косился на меня. Увидев, как я на заднем сиденье клею усы и лохмачу прилизанные волосы, он хмыкнул:

— Вы куда, на маскарад?

— Нет, — ответил я, — с маскарада.

В клубе «Кен» парковщик со скорбной миной вернул мне ключи. Посетовал со вздохом: «Нынче и в нашем районе черт-те что творится». На стоянке кафе-магазина «Фло» я увидел варварски изувеченный «армстронг-сиддли»: дверцы исцарапаны, колпаки сняты, зеркала выломаны, форточка разбита, а главное, на капоте, где раньше возлежал над радиатором хромированный сфинкс, зияют две дыры. Отдельно от машины его не купить.

Я взял у «Фло» куриное бедро, чтобы заткнуть целлофановым пакетом дырку в стекле. Я так искренне и глубоко расстроился из-за надругательства над нашей «английской старушкой», которую сначала Дэвид Ланберг, а потом я, холили и лелеяли тридцать семь лет, что как-то совершенно естественно почувствовал себя снова самим собой.

На авеню Жюно мы прослушали автоответчик вместе с котом, который, похоже, не меньше радовался моему возвращению и чесанию за ушком, чем я — его мурлыканью. Филипп Лабро выражал недоумение, обнаружив тишину вперемежку с бранью там, где раньше было приветствие.

«На просмотр к нам собираешься? Все придут. Если надумаешь, позвони Аните и подтверди. Пока».

Следующее сообщение длилось пятнадцать секунд и состояло из одних «Алло? Алло?» Голос, кажется, принадлежал Ги де Бодо, Главному Координатору газеты, который звонит мне лишь в форс-мажорных обстоятельствах, например, если какому-нибудь политику вздумается поиграть в писателя или один из наших спонсоров подкинет очередной свой опус. Он пришел к нам в газету из водоочистительной компании «Лионские воды», и с тех пор вот уже четыре года последовательно и успешно сужает круг наших читателей.

«Алло, Ланберг, вы дома? — говорит он после звукового сигнала. — У вас автоответчик сломан, старина, ничего не понятно, надеюсь, он хоть записывает. Слушайте, я насчет романа этого новичка… Он в самом деле так хорош? Вы уверены, что хотите давать сейчас именно эту рецензию? Тут на меня наседает Ив Берже, он волнуется, вы ему что-то там наобещали… Вам-то все равно, а мне с ним ужинать! На той неделе вы разгромили Модиано, его можно любить или нет, но все же, мне кажется… Этого мальчишку вы прямо гением провозгласили, а у него только первый роман, да и поздновато о нем говорить, он уже три месяца, как вышел… Надеюсь, вы знаете, что делаете. И все же подумайте. Мое мнение вам известно».

В его устах это означает: «Смотри, не заиграйся!» Если после моей статьи продажи Гийома Пейроля не взлетят до небес, а я не поспешу выдвинуть правильную кандидатуру, чтобы мой шеф не подвергался нападениям за зваными ужинами, колонку у меня в конце концов отберут, передадут кому-нибудь более амбициозному и покладистому. Но разве не этого я хотел? Вчера — да. А сегодня, когда путь назад, в образ Ришара Глена, заказан, не хотелось бы, ввязавшись в столь рискованное дело, потерять весь свой авторитет, позволяющий мне быть искренним без оглядки. С другой стороны, я по этическим соображениям не могу забрать статью после первого же звонка от начальника.

Машинально закурил и тут же со злостью затушил сигарету в пепельнице. Я больше не курю! Как же мне это внушить себе раз и навсегда? Ришар Глен все пытается незаметно просочиться наружу, прямо с души воротит. Только что мне захотелось в «Макдоналдс», теперь вот он подсунул мне свои ультра-легкие… Выбрасываю пачку сигарет в мусоропровод и возвращаюсь прокрутить еще раз одно сообщение, которое не расслышал из кухни. Оно странное. Когда слушаешь первый раз, вообще ничего не разберешь. Вроде кто-то дышит прерывисто. Когда делаешь громче, через это дыхание пробивается какой-то замогильный голос. Я вспоминаю истории о «транскоммуникации», о том, как души из загробного мира используют наши компьютеры, телевизоры и автоответчики в качестве средства связи. Некий священник Франсуа Брюн собрал таких свидетельств на восемьсот страниц и выпустил книгу под названием «Мертвые говорят с нами», а я год назад сопоставил ее с брошюрой Иоанна-Павла Второго о праве на жизнь.

Прильнув ухом к динамику, я, похоже, уловил свое имя. Раз десять, зажмурившись, прокрутил слабый, хриплый зов: «Фредерик!» Примета времени: нынче статуя Командора настигает Дон-Жуана, оставляя ему сообщение на автоответчике. Или это Ришар стал таким независимым, что смог записать свой голос на магнитную ленту с просьбой дать ему еще один шанс…

Я резко откинулся на спинку кресла, но тут уже другой голос зычно проревел:

«Говорит спасатель Жолио Жан-Люк из Пантенской казармы, я звоню мсье Фредерику по просьбе спасателя Питуна Брюно, чтобы передать следующую информацию. То есть узнать, пришло ли его письмо в четверг, восьмого числа, или не пришло. И будет ли ответ. Вот. Ах да, он еще спрашивает, куда пропал голос Доминик. Спасибо. Конец связи».

Все остальные сообщения — от тех, кому я никогда не перезваниваю: пресс-атташе, светские дамы, которые заманивают меня на свои приемы, декламируя список приглашенных вместо меню, и организаторы круглых столов. Устав слушать их замечания по поводу моего странного приветствия, я записал новое, чуть подружелюбнее. Пока вожусь с автоответчиком, звонит телефон, и я снимаю трубку. Дирекция телекомпании «РТЛ» просит подтвердить, буду ли я на просмотре, организованном Филиппом Лабро.

Я вывалил всю скопившуюся почту на секретер и разделил ее на четыре кучи: ответить, разобрать, оплатить, выбросить — последняя, увы, не так уж велика. Вот опять я стал благоразумным, добросовестным, смиренным. И надо сказать, извлекаю некоторую пользу из полученных мной соболезнований. Словно все эти стандартные фразы от знакомых, поставщиков, тех, кто передо мной в долгу, и тех, кто затаил на меня обиду, с каждым разом укрепляют меня в сознании, что существую только я, Фредерик Ланберг, и никто другой. У меня уже два десятка таких доказательств перед глазами, и отвечая, я снова и снова подтверждаю свой выбор, свое право быть собой, и только собой, право, которое, впрочем, никто и не оспаривает.

Письмо Брюно Питуна со штемпелем минувшего четверга пришло без каких-либо данных отправителя. Конверт толстенный, обклеен марками, и по всем четырем углам пометки: «Личное».

* * *

«Дорогой Фредерик!

Извини за почерк, не мастак я писать, но другого выхода у меня нет. Адрес твой узнал в клинике, так что прости, если побеспокоил. Ты, верно, слышал уже сообщение на автоответчике, какая со мной беда приключилась: для аниматора — просто кошмар. Короче, голос потерял на работе. Так ты бы, может, выручил, поговорил бы за меня с моими слушателями, главное, с номерами 112, 145 и 119, точно в таком порядке. Сейчас отпуска, и они совсем одни. Как и всегда, коли на то пошло.