* * *

По прошествии семи дней Фиона приказала выпустить Евфимию из каморы и отправить на кухню – там теперь было место ее работы. Кифия приставила ее к сервировке подносов с едой, приуготовляемых для трапезы хозяев.

– А после тебе придется еще чистить котлы, но не все, а только самые дорогие и маленькие, – сказала домоправительница. – Это все поблажки, которых мы с Кассией смогли добиться. Хозяйка думала сразу отправить тебя на невольничий рынок и продать, но, хоть она и продолжает злиться, а виноватой себя все же чувствует. Кассия сказала Фионе, что твои руки нельзя портить садовой работой, ведь, даже если она захочет тебя продать, вышивальщица стоит вдесятеро дороже кухонной рабыни. Но мы надеемся, что через какое-то время хозяйка смягчится и вернет тебя в мастерскую. По крайней мере, весной, когда в Иераполис опять начнут съезжаться на купание богачи и вышивки опять пойдут нарасхват, ей придется это сделать. Если она не совсем дура, прости меня, Господи!

– Мне все равно, – равнодушно ответила Евфимия.

Старшая кухарка подвела ее к столу, на котором стояли с десяток серебряных и два позолоченных подноса.

– Поставь на них тарелки и чаши для вина. На золоченые хозяйские подносы – вот эти золотые чаши и тарелки, а на остальные – серебряные. Разлей вино по чашам, а на тарелки положи по две лепешки. Когда ударит колокол к обеду, слуги отнесут их на стол. В одну хозяйскую чашу налей неразбавленное вино, а в другую пополам с водой: хозяйка наша любит настоящее вино, а хозяин научился у греков портить вино водой, – и добавила, фыркнув: – У нас, готфов, вино разбавляют водой только лукавые продавцы! А чтобы не перепутать подносы, какой для хозяина, какой для хозяйки, мы на хозяйкин кладем веточку базилика. Все запомнила?

– Я запомнила, – тихо ответила Евфимия. Она механически исполняла все, что ей приказала старшая кухарка, но руки ее делали, а в голове крутились слова Кифии: «Хозяйка чувствует себя виноватой!» – и от них у Евфимии горело сердце и кружилась голова: была ли виновницей смерти ее сыночка горловая детская болезнь или змея из сада? Или та змея – сама Фиона?

Евфимия разливала вино по чашам, держа кувшин в левой руке, а правой ощупывала поясную сумочку: в ней все еще лежал клочок кудели, которым она обтерла пену со рта Фотия.

Несчастная женщина стояла над подносами в ожидании колокола, а сама все думала и думала. Если мальчика укусила змея, то, конечно, яд вполне мог быть и в пене. Лекарь определил бы и дал противоядие – если бы был лекарь! Но в пене, которую Евфимия отерла овечьей шерстью, оказалась бы лишь ничтожная часть змеиного яда, недостаточная для того, чтобы отравить еще кого-нибудь. А вот если Фиона влила какой-то сильный яд прямо в ротик мальчика, тогда…

У Евфимии кружилась голова и темнело в глазах, она держалась обеими руками за стол, пристально глядя в чашу с вином, возле которой лежала темная веточка базилика…

Ударил колокол. Раз, другой… Если делать, то надо спешить! «Я хочу знать правду!» – подумала Евфимия. Она вытащила кудель и дрожащими пальцами погрузила ее на дно чаши с вином, предназначенным для Фионы. «Теперь я увижу, ты ли дала что-то моему мальчику, от чего он умер. Если же это не ты, я буду знать, что смерть ему ниспослана Богом, и смирюсь с нею».

В траур и ужас был погружен дом готфа Алариха, архонта имперской армии. Сам Аларих, две его дочери, все домочадцы и гости были потрясены смертью Фионы. Отпив несколько глотков вина из чаши, несчастная коротко вскрикнула, закатила глаза, выронила сосуд… Чаша покатилась по полу, а следом за нею и сама женщина. Когда подбежали и подняли ее, она была уже бездыханна.

Вино из чаши вылилось на пол, и тут все увидели на дне ее темный комок кудели.

– Вот чем отравили мою жену! – воскликнул Аларих. Он поставил чашу с доказательством преступления на дне на поднос и накрыл полотенцем. – Пусть никто не притрагивается к этому до прибытия дознавателей!

Он прошел на кухню, допросил старшую кухарку и прочих кухонных слуг, и все в один голос утверждали, что подносы к выносу готовила только что назначенная на кухню рабыня Евфимия, она же и вино разливала по чашам.

– В камору ее! Немедленно! – приказал Аларих. – И в пещеру ее пусть никто не заходит до прибытия дознавателей!

* * *

Такое страшное злодеяние должен был расследовать и судить только сам правитель области, но правителя как раз в этот момент не было в Иераполисе – он отправился по делам в Гордион, столицу Фригии. Семь дней ждали его возвращения, не погребая тела Фионы, а Евфимию держа в той самой каморе, в которой она уже сидела под замком после гибели сына. Дознаватели между тем обыскали пещеру Евфимии, увидели до сих пор не вынесенную колыбель умершего младенца, полную овечьей кудели, сходной с той, что нашли на дне чаши. Все опрошенные ими слуги подтвердили, что хозяйка ненавидела Евфимию, что она изгнала младенца из вышивальной мастерской, что, возможно, и послужило причиной его смерти от укуса змеи; теперь эта версия принималась всеми как очевидность, и все решили, что Евфимия отравила хозяйку из мести.

Правителя что-то задержало в Гордионе, и тогда решено было в ожидании его возвращения и суда поступить с отравительницей так, как поступали и прежде с убийцами: похоронить Евфимию живою в одном гробу с трупом отравленной ею госпожи: умрет она до приезда правителя, значит, таков суд Божий, а останется жива – правитель сам дознаниями и пытками выведает от нее подробности преступления и будет судить. Кто-то даже предложил привязать несчастную к уже разлагающемуся и кишащему червями трупу, дабы усилить ее мучения, но другие сочли эту меру не только чересчур жестокой, но и оскорбительной для госпожи. Под плач и стенания дочерей Фионы, ее родственников и специально нанятых плакальщиц покойную понесли на носилках к месту погребения, а окаменевшую от ужаса Евфимию, уже понявшую, что с ней хотят сделать, вели сзади, крепко держа за руки. Угрюмый Аларих шел сразу за носилками и на Евфимию ни разу не взглянул.

Когда труп был со всеми подобающими почестями и молитвами уложен на каменное возвышение, безмолвную от ужаса Евфимию втолкнули в гробницу, так что она упала на пол, не заметив широкого порога, и так осталась лежать. Специально вызванные Аларихом из казармы крепкие солдаты-нубийцы тут же заложили вход большим камнем и замазали щели известкой. Родственники Алариха и Фионы до конца проследили за их работой, а затем вернулись в дом, теперь принадлежащий уже одному Алариху, чтобы справить достойную тризну по почившей хозяйке.

Жители города, издали наблюдавшие за мрачной процессией и за жутким погребением живой отравительницы вместе с трупом ее жертвы, перешептывались, обсуждая случившееся, и некоторые пришли к заключению, что ужасная варварская казнь беззаконна не менее, чем приведшее к ней преступление, а потому надо бы сохранить жизнь преступнице до возвращения правителя и правого суда. Несколько возмущенных и сострадательных смельчаков сговорились ночью отодвинуть камень от гроба, вывести молодую женщину, если она к тому времени еще будет жива, отвести ее в городской совет и препоручить страже. Но, забегая вперед, скажем, что этому праведному намерению не суждено было сбыться, ибо, увидев, что по приказу Алариха погребальная камера была заставлена не обычной тонкой плитой известняка, но крупным и неподъемным даже на вид гранитным камнем, а боковые щели вокруг него замазаны известью, храбрецы отказались от своего плана: «Если Господу будет угодно, она и без нас спасется!» – сказал самый благочестивый из них, и все разошлись.