плавно поднялась черной тенью на фоне темных мачт корабля.

– Потому что и мне от тебя кое-что нужно, Джейкоб, – тихо сказала она. – Мне нужна твоя помощь.

Утром Фрэнк Коултон сидел на бочке, прислушиваясь к тихому шелесту сдаваемых карт. Теплый ветер трепал рукава его рубахи и заставлял потрескивать холстину парусов. На лице мужчины играли тени. Он был рассеян, потому что думал о Джейкобе. Фрэнк беспокоился об этом парне. По его широко распахнутым глазам можно было понять, что он не спал всю ночь.

Четверо крепких, с просоленной кожей матросов «Оранг-Лаута» расселись кругом, скрестив ноги и ухмыляясь, а второй помощник капитана раздавал им карты для игры в «дзанмай» – проклятие моряков. Карты под названием «карута» представляли собой маленькие цветные картинки, столь популярные на улицах Токио. Правила были просты: сложить вместе три карты, чтобы получить в сумме девятнадцать очков. Коултон, ценитель любого мастерства, в чем бы оно ни заключалось, с восхищением наблюдал за тем, как при победе матросы всякий раз одну за другой хватали его монеты и с наигранным изумлением охали.

Позже, в сумерках, Рибс сказала ему:

– Могу рассказать, как они это делали. Я подсматривала за ними.

Оставив свое занятие, он посмотрел на нее:

– Если тебя поймают за этим талантом здесь, на этом маленьком корабле, нас всех отправят назад в Сингапур. Вплавь. Просто веди себя как нормальный ребенок. Сможешь?

– Я не ребенок, – фыркнула Рибс, окинув его гневным взглядом.

Но залитые солнцем дни были слишком длинными, а теплый воздух – слишком густым и сухим. Нельзя было винить Рибс за желание побороть скуку, которая одолевала и его самого. Фрэнка все больше тошнило от морских волн, все сильнее тянуло на сушу, где он смог бы окунуться в холодную ванну; он пытался заглушить свое раздражение, но у него это плохо получалось.

Когда они находились в двух днях пути от Тайбэя, Коултон, закрыв дверь и убрав гамак, сидел в своей маленькой каюте за узким, прибитым к полу рабочим столом и что-то писал. Замерев, он положил ручку и полуобернулся на табурете.

– Так-так, – тихо сказал он, уставившись в потолок. – Если ты хочешь проделать с нами весь этот чертов путь до Шотландии, то должна запомнить кое-какие правила. И первое из них: не подкрадываться ко мне тайком.

Каюта была пуста. Джейкоб ушел наверх, на палубу. Корабль качался на волнах, поднимаясь и вновь падая.

Наконец из пустоты раздался голос Рибс:

– Как ты узнал, что я здесь?

– Я чую твой запах, девочка.

– Не может быть. – Она неуверенно принюхалась. – Ты не можешь меня чуять, правда?

Коултон закрыл свой журнал, заложив страницу пальцем, и устало вытер лицо свободной рукой.

– Ты же сказала, что не будешь пользоваться своим талантом на борту. Пообещала.

Рибс внезапно материализовалась прямо перед ним – тощая и совершенно голая.

– Так лучше? – усмехнулась она.

Коултон резко отпрянул, чувствуя, как его щеки заливает краска. Он отвернулся, нащупывая на гамаке изъеденное молью одеяло.

– Ради бога, – пробормотал он. – Что могут подумать другие, увидев тебя в таком виде? Я же говорил, чтобы ты вела себя как нормальный человек. А это ненормально.

– Фрэнк, Фрэнк, Фрэнк, – ухмыльнулась Рибс.

– Хочешь проделать остаток пути в моем чертовом сундуке? Что ж, мистер Коултон окажет тебе такую услугу.

Девчонка рассмеялась и в мгновение ока исчезла. Старое одеяло упало на пол.

Но если Рибс беспокоила его только своими шалостями и проказами, то Джейкоб пугал его тем, что день ото дня становился все мрачнее. Коултон наблюдал, как темные круги под глазами его товарища из желтых превращаются в серые, как он трет переносицу, отворачивается от солнечного света и хмуро думает о чем-то своем. Он давно уже ходил полураздетый – в одной рубахе с расстегнутым воротником, сняв свой шарф и темное пальто, а шляпу все чаще оставляя в каюте. Именно апатия, вынужденное безделье, разрушающее привычный распорядок дня, в первую очередь и сводят с ума в дальнем плавании.

Иногда Коултон просыпался и обнаруживал, что соседний гамак пуст, а когда поднимался на палубу, то видел, как Джейкоб смотрит на усыпанное звездами море сердитым, мрачным взглядом. Бывали вечера, когда он не появлялся за капитанским столом. Он не хотел обсуждать это.

Однажды ночью он все-таки заговорил. Вошел в узкую каюту и зашагал по ней, вытягивая перед собой руки с длинными красивыми пальцами. Коултон сидел за маленьким письменным столом у иллюминатора с карандашом в руке, повернувшись на табурете, и ждал. Шея у него обгорела на солнце, распухший нос сильно шелушился. Но Джейкоб почему-то выглядел очень бледным.

Парень заговорил срывающимся, несчастным голосом:

– Я не смог ей помочь, Фрэнк. Я ничем не смог ей помочь.

Коултон не сразу понял, что тот имеет в виду младшую сестру Комако.

– Но ты помог ей, – возразил он.

Джейкоб лишь покачал головой:

– Ты не понимаешь, тебя там не было. Она умоляла меня спасти Тэси.

– Ты не сделал ничего плохого, парень.

– Я сказал ей, чтобы она отпустила свою сестру. Я. Сказал ей.

– Да, но какой у нее был выбор? Взять с собой на борт лича? Везти его до самого Карндейла? Или, может, вообще не уплывать, а остаться жить в Японии?

– Ее сестре не обязательно было умирать.

– Она уже была мертва, парень.

Джейкоб уставился на свои скрюченные длинные пальцы. Коултон поднялся на ноги, заставив себя посмотреть на страдающего от боли парня, и сказал:

– Это не та сила, на которую ты надеешься и которую хочешь получить. Думаешь, что хочешь. Но это не так.

Глаза Джейкоба вспыхнули.

– А может, и так. Может, я должен быть более могущественным. Какой смысл в наших талантах, если ими никого не спасти?

– Кого спасти? От чего? От смерти?

– Да!

Коултон уставился на Джейкоба, не зная, что сказать. Он понимал, что в его товарище говорит боль.

– Но Бертольт мертв, парень, – тихо сказал он. – Он мертв, и ничто уже не вернет его.

Джейкоб в гневе отвернулся.

– Не для того мы развивали свои таланты, – продолжил Коултон. – Смерть – это ведь не так ужасно. И ты знаешь это.

Но Джейкоб в ярости пнул ногой дверь каюты и ушел.

Идти ему, конечно, было некуда, ведь они находились на корабле. Он поднялся по трапу на носовую палубу, но, не найдя укромного места, принялся мрачно бродить вдоль бортика, словно кошка по подоконнику, наблюдая, как на западе опускается солнце.

Коултон не виноват. Он понимал это. Никто ни в чем не виноват.

Джейкоб все еще наблюдал, как угасает день, когда к нему подошла Комако, одетая в цветастое кимоно, и положила свою руку на его. В тот же миг он почувствовал, что ярость его улетучилась. Девочка выглядела такой неуверенной, такой застенчивой.

– Как ты? – спросил он.

Комако пожала плечами. На севере темнели тучи. Небо озарилось золотыми полосами.

– А в институте будут такие же, как я? Как Рибс? – спросила Комако.

Он не сразу понял, о чем именно она хотела узнать.

– Ах да, дети. Тебя это беспокоит? – спросил он и тут же почувствовал себя глупо.

Конечно, она беспокоилась. Он вспомнил страх, который раньше охватывал его по ночам после того, как они с Генри Бергастом сели в поезд. Иногда он забывал, что ей всего девять лет.

– Послушай. – Он опустился на колени. – Там ты будешь в безопасности, Комако. Да, там живут другие дети. У тебя появятся друзья; возможно, когда подрастешь, ты даже встретишь кого-нибудь, кого полюбишь. Там есть учителя, уроки и книги, там ты больше узнаешь о таланте пыли, узнаешь, что можно и что нельзя делать с ее помощью. Это большой старый дом, и вокруг него раскидываются поля с красной как кровь почвой. Трава там зеленее воды в токийской гавани. Сама увидишь. А еще там есть озеро, где летом можно купаться, и остров с развалинами.

От этих воспоминаний его голос дрогнул. Теплый воздух пах солью и прожженной солнцем древесиной. Раздетые по пояс матросы, почерневшие, как спелые фиги, босиком бегали по шпангоутам и гикам[16], распуская паруса и привязывая их веревками. Их длинные тени плясали на волнах.

– А ты? – спросила Комако тонким голоском.

– Я? – моргнул Джейкоб.

– Ты тоже будешь там? Ты не бросишь меня?

Джейкоб медленно протянул к ней руку и обнял ее за плечи, но она не вздрогнула, не напряглась и не отстранилась. Так они и стояли в свете заходящего солнца.

– Я никуда не уйду, – солгал он.

Той же