не только являлась ему во снах, но и жутковатой тенью следовала за ним наяву, словно предвестник грядущих испытаний. По вечерам она парила за спиной Коултона, сидевшего за капитанским столом и ворчливо отрывавшего от булки куски большими пальцами. Стояла на освещенной солнцем палубе, пока корабль поднимал нос и снова опускал его в брызги, неспособные намочить ее юбки. В тусклой тесной каюте, которую они делили с Коултоном, она часто стояла в открытом дверном проеме, почти не касаясь пола, окруженная дымкой. Иногда ее вид пугал Джейкоба. Но чаще всего его охватывала печаль, и он ощущал себя невыносимо старым.

В первые дни он говорил мало и просто рассматривал в свете вечернего фонаря красное лицо Коултона и его бакенбарды, следил, как товарищ глубоко затягивается сигарой и, прикрыв глаза, задерживает дым в легких, будто он совершенно доволен своей жизнью. Коултон часто беседовал с тощей рыжеволосой девчонкой по имени Рибс. Та же, казалось, постоянно что-то жевала, и ее щербатый рот был вечно открыт.

Временами Коултон выглядел даже вполне счастливым. Конечно, Джейкоба это радовало. И дело, по всей видимости, было не только в том, что они наконец плыли домой. Дело было еще и в этой дерзкой девчонке.

«Значит, у Фрэнка Коултона все же есть сердце, – размышлял Джейкоб, наблюдая за ним в те дни. – Кто бы мог подумать».

Рибс же, в свою очередь, мелькала, словно саламандра, то в одной, то в другой каюте, мимо которых проходил Джейкоб. Похоже, она избегала его, будто знала что-то, что было не известно ему. Она была повсюду и нигде, с головокружительной скоростью выплевывала слова, и голос ее было слышно со всех сторон скрипящего барка. В первое утро она щеголяла в желтом детском кимоно, заботливо купленном Коултоном в шелковом квартале, но уже на второе утро носилась по палубе в закатанных матросских штанах и огромной порванной на локтях рубахе – именно эту одежду она предпочитала до самого конца путешествия. С болью в сердце Джейкоб размышлял о том, что ей пришлось пережить, с какой жестокостью она столкнулась, как мало доброты она видела от окружающих, но сама Рибс, похоже, вовсе не задумывалась об этом. Замолкала она только в те моменты, когда сидела с Комако на палубе, и они обе разглядывали в воде отражение солнца, вспыхивающее яркими отблесками. Девочки были примерно одного возраста, и между ними вполне могла зародиться дружба.

К тому времени они уже вышли из залива Сагами и галсами[15] шли на запад от острова Осима под сильным южным ветром, направляясь к Тайбэю и Восточно-Китайскому морю.

Когда Джейкобу было почти нечего делать, кроме как следить за двумя девочками, дремать, защищая глаза от яркого света, и наблюдать, как на веревочных лестницах, подобно макакам в поле, покачиваются матросы, мысли его уносились в Шотландию, в Карндейл, к одиноким каменным зданиям. С тех пор как он видел их в последний раз, прошло уже довольно много времени.

На корабле почти не было места для уединения. Всегда вдруг появлялся какой-нибудь ворчливый матрос, нехотя выполнявший свое задание, дверь распахивал беспечный Коултон, мимо с шумом пробегала Рибс. Иногда Джейкоб внезапно поворачивался и видел, как за ним с другого конца корабля наблюдает другр. Спал он все меньше и меньше. Джейкоб ощущал в себе что-то похожее на то, что Комако сделала с Тэси, и никак не мог отделаться от этого чувства. В голове его постоянно крутились одни и те же мысли, которые в итоге всегда начинали путаться со словами другра о духе маленького Бертольта, страдающем, одиноком, напуганном. Уверения в том, что он может вернуть своего брата.

И вот на третью ночь в море Джейкоб сам призвал к себе другра. Поднявшись на палубу, чтобы одному постоять под звездами, он сел на носу корабля спиной к перилам, наслаждаясь дувшим в бороду теплым ветерком. Потом зажмурил глаза, призвал ее к себе, и она пришла.

– Ты рассказал о нас мистеру Коултону, – произнесла она недовольным тоном.

Поджав колени к груди, Джейкоб поднял голову. Она стояла так близко, что он мог бы протянуть руку и схватить ее за юбки. Над жестким поднятым воротником, там, где должно было находиться ее лицо, клубился дым.

– Нет никаких нас, – сказал он. – Ты говорила, что смерть – это всего лишь дверь. Что ее может открыть и закрыть любой, только нужно знать как.

– Да.

– Так он все еще… Бертольт? Он до сих пор такой же, каким был?

– Ты должен открыть орсин. Должен открыть так, чтобы он больше не закрывался.

– Ты передашь ему сообщение от меня?

– Ты передашь его сам. Когда откроешь орсин.

– Но почему это не можешь сделать ты? Зачем тебе нужен я? – Он сердито потер лицо и устремил взгляд в темноту. – В любом случае я даже не знаю как. Нельзя же сделать то, чего не понимаешь.

– Это просто, Джейкоб. Ты должен убить глифика.

Джейкоб уставился на нее.

– Мистера Торпа?

– У него было много имен. Но суть не меняется. Верно.

– Я знаю, кто ты, – внезапно выпалил он.

– И кто же?

Джейкоб с трудом проглотил застрявший в горле комок:

– Другр.

Она опустилась на колени, смиренно сложив обтянутые перчатками руки перед собой.

– Это лишь одно из моих имен. Есть и другие. Я стара, старше вашего доброго доктора Бергаста, старше даже вашего драгоценного глифика.

– Коултон говорит, что ты зло, – прошептал он.

Склонив голову, она как бы одарила его долгим ровным взглядом. Словно была человеком.

– Зло лишь вопрос перспективы, – мягко произнесла она.

– Вовсе нет.

– Вот как? Может, дерево – зло? Пыль – зло? Мы часть большей тьмы, Джейкоб, вот и всё. Другая сторона монеты. А что есть ты? Что такое пыль, что значит иметь власть над пылью? Разве это не зло?

– Таланты не зло.

– Но у тебя весьма специфический талант. Не так ли?

Из носового кубрика выбрался моряк и подошел к перилам. Море к этому моменту успокоилось, и под водой жутковатым голубым свечением мерцали медузы, казавшиеся отражением далеких звезд. Через мгновение матрос вернулся обратно на свой пост.

– Представь, если бы тогда ты узнал то, что сейчас узнала Комако. Ты мог бы сохранить Бертольту жизнь, мог бы оставить его при себе. Это часть таланта пыли. Бергаст не рассказал тебе об этом? Конечно, нет. Он не хотел, чтобы ты знал. Но я могу дать тебе эту силу.

– Я не хочу. Не хочу ее.

– Она таится у тебя внутри, хочешь ты этого или нет.

Женщина-другр наклонилась вперед, на месте ее лица клубился черный дым.

– Пыль – это сила, способная принести в мир тьму, – сказала она. – Ты так мало знаешь о самом себе, Джейкоб. Ты еще так молод. Я видела полуденные песчаные бури в Пустом квартале, видела, как они скрывают солнце. Можно было подумать, что стоит глубокая ночь. Их рев заглушает все звуки. А ощущение летящего на кожу песка перебивает все другие чувства. Нет ни запаха, ни вкуса, ни звука – только песок. Песчаная буря лишает всех чувств, человек перестает быть человеком. Оказывается отрезанным от собственного «я». Все это талант пыли.

– Я не хочу никому причинять боль…

– Конечно, нет.

Джейкоб покачал головой. Он чувствовал себя сонным, почти одурманенным – наверное, это сказывалось влияние другра.

– Ты сказала… сказала, что знаешь способ…

– Найти твоего брата в другом мире. Чтобы помочь ему, да. Орсин – дверь, это правда, но есть и другие пути. Маленькие окошки. Я могу провести тебя через них, Джейкоб, я могу сделать то, что не сделает Генри Бергаст. Но чтобы вернуть твоего брата навсегда, орсин нужно открыть.

– Ты сказала, что он страдает…

– Это будет нелегко. И придется заплатить. Заплатишь ли ты эту цену? Вот в чем вопрос.

– Какую цену?

– О. – Другр сделала паузу, как бы раздумывая. – Почему самые маленькие существа, Джейкоб, самые беззащитные, вроде мышей-полевок, предпочитают темноту свету дня? Твой доктор Бергаст хочет сохранить мир таким, какой он есть: мир, где сильные отстаивают свои интересы, кроткие – знают свое место. Но я… Я не верю, что все должно быть так, как есть. Знаешь, почему темные таланты называются темными, Джейкоб? Это не связано с добром или злом, с тем, что правильно или неправильно. Они лишь позволяют слабым скрываться и жить жизнью сильных.

– Бертольт не был слабым, – прошептал Джейкоб.

Другр молчала, перед ее лицом клубился дым.

– Почему ты вообще помогаешь мне? – спросил он. – Зачем тебе это?

В звездном свете поскрипывал такелаж. Другр