– Родилась я нигде, а росла везде. Одиночество – вот мой отец. А мать мне – нищета.

– Сейчас разрыдаюсь, – буркнул Коултон.

– Я никому не скажу, – снова усмехнулась девчонка.

Он внимательно изучил ее веснушчатое лицо, хитрые зеленые глаза. Затем кивнул:

– Верно. Вряд ли другр оказался бы таким чертовски назойливым. Но я все равно мог бы тебя пристрелить.

Рибс это показалось забавным.

– Ладно, послушай, – сказала она, снова чуть посерьезнев. – Я тоже никогда не видела, чтобы кто-то делал то же, что могу я. По крайней мере, ничего похожего. Потом увидела однажды, что Джейкоб вытворяет с пылью. В доках Сингапура. Мне захотелось узнать, кто вы такие. Так что я просто забралась на борт и отправилась с вами. Я и не думала, что вы направляетесь в Японию.

– Как вообще такая чертовка, как ты, оказалась в доках Сингапура?

Она усмехнулась:

– О, это тоже печальная история. Она наверняка разорвет вам сердце, мистер Коултон, сэр.

– Я чуть не убил тебя, девочка. Подумал, что ты другр.

– Кто?

– Дру… Не бери в голову, – покачал головой Коултон.

– О! Вот вам, кстати, еще одно открытие: я еще и не единорог.

Коултон надул щеки, задумавшись над тем, явится ли в гостиницу токийская полиция, если здесь прогремит выстрел, останется ли тело девчонки невидимым и есть ли вообще смысл так рисковать.

Рибс между тем обретала все большую уверенность. Потерев руки, она огляделась и почесала свою рыжую голову.

– Ну ладно. Так где Джейкоб? Пошел уговаривать ту девчонку, Комако?

– Так ты и о ней знаешь?

– Попробуй тут не узнать, когда вы вечно о ней разговариваете.

– И что именно ты услышала? Ты знаешь, чем мы занимаемся?

– Ага.

– Знаешь, откуда мы?

– Ага.

– Отлично, – пробормотал он. – Бергаст с меня шкуру живьем снимет.

Осмотрев девочку, он покачал головой:

– И что мне делать с тобой? Нельзя же все просто так оставить.

Рибс подняла на него глаза. Короткие волосы ее дико топорщились.

– О боже, я торчу здесь не ради того, чтобы выслушивать твои проповеди. Я, конечно же, хочу поехать с вами.

– Да ну, в Карндейл?

Она подмигнула:

– Только не в этом дурацком чемодане.

Теплый дождь превратился в настоящий ливень, размывающий очертания изогнутых крыш.

Комако оставила англичанина на пустынной улице перед старым театром. За углом в свете факелов собирались рикши, укрываясь от дождя под карнизом. Она ничего не предложила ему, ничего не пообещала, не поблагодарила. Она была сбита с толку и не понимала, что происходит и как реагировать. Он спас ее, но он же и погубил ее. Она раскрыла свой талант, и теперь им с сестрой не спрятаться. Она тихо провела Тэси наверх через темные комнаты; к счастью, им никто не встретился на пути. В их маленькой каморке в верхней части театра она уложила сестру на татами. В жаровне все еще тлели угли.

Наконец она широко распахнула деревянные ставни и выглянула наружу. Джейкоб по-прежнему стоял под дождем – темная фигура без шляпы, промокшая, наблюдающая за дверью, через которую она вошла в театр. В ночи он снова показался ей жутким, незнакомым, пугающим. Но вместе с тем Комако поняла, что он будет так ждать еще долго.

Рядом зашевелилась Тэси. Немного привстав на циновке, малышка посмотрела на сестру пустыми глазами и положила руку ей на плечо. Комако ощутила в месте прикосновения холод.

– Что ему нужно, Ко? – прошептала Тэси. – Зачем он там стоит?

– Ждет меня, – просто ответила Комако.

А потом села на пол, скрестив ноги и прислонившись к стене, а Тэси подползла к ней и положила свою маленькую головку ей на колени, как делала, когда была совсем маленькой, еще до болезни. Комако погладила ее по волосам.

Девочка вдруг задрожала, но не из-за этого. Она размышляла о словах Джейкоба, о том, что это она, Комако, по своей воле не дает сестре обрести покой, и о том, что должна ее отпустить. Она вспоминала, как выделялся в темноте бледный силуэт Тэси, которую, казалось, притягивали мертвецы в переулке, и какой она сонной выглядела, даже когда на них нападала разгневанная толпа. Сестренке постоянно было холодно. Она никогда не спала, а зубы ее, как и предположил Джейкоб, стали мелкими и острыми, как у рыбы. Она вспомнила о докторе в клинике и о том, как он в ужасе уставился на Тэси, вспомнила о холодном отвращении ведьмы и вдруг поняла, что догадывалась о чем-то подобном еще до разговора с Джейкобом. Ее сестра не была больна. И то, что она должна была сделать, стало бы для малышки своего рода проявлением сострадания.

Тэси прикоснулась своими холодными пальцами к ладони Комако.

– Все хорошо, Ко, – сказала она, словно догадываясь, о чем та думает.

Но она ведь не могла знать. Откуда ей было знать? Комако внимательно всматривалась в ее лицо, ощущая, как что-то влечет ее вперед, влечет к тому открытию, которое должно было причинить им с сестрой такую боль, влечет к тем странным мужчинам и к правде, которую они привнесли в ее жизнь. Проглотив вставший в горле комок, Комако закрыла глаза и попыталась не думать об этом, но не могла остановиться и вдруг почувствовала, будто падает в ярком свете, и это было подобно смерти.

«О, Тэси, – вдруг подумала она, продолжая мысленно падать. – О, Тэси, прости меня, мне так жаль…»

Что-то ослабло внутри нее, как будто в одно мгновение рассосался твердый узел напряжения. Ощутив ужасную боль в животе, Комако подавила всхлип и открыла глаза, озираясь по сторонам в свете жаровни. Голова Тэси лежала у нее на коленях, глаза сестренки были закрыты, как будто она наконец-то заснула. Только это был не сон.

16. Другр

Спустя много лет после того, как Джейкоб перестал быть тем, кем был раньше; после того, как ему довелось с дымящейся кожей стоять в серых комнатах за орсином в окружении призраков со скорбными лицами, которые собрались, чтобы встретиться с ним; после того, как он стал тем, кем ему всегда суждено было стать, то есть продолжением другра; после того, как внутри него тлеющей тенью поднялась пыль, заставив его забыть даже собственное имя; после того, как он убил у переправы через реку тех двух детей и изменился, изменился бесповоротно, осознав всю ложь института; и, что самое главное, после того, как он отправился в Карндейл за ребенком, за тем самым сияющим мальчиком, – где-то глубоко в далеком уголке своего сердца Джейкоб все равно всегда помнил этот день, этот отъезд и это путешествие. Ибо тот день стал его вторым днем рождения.

Они отплыли из Токийского залива под облачным, залитым белым светом небом – четыре пассажира на борту шведского судна контрабандистов: он сам, Коултон, замкнувшаяся в своем горе Комако и странная безбилетница, девочка-невидимка Рибс.

Пока судно под трепетавшими на ветру парусами обходило мель, Джейкоб и Комако стояли на палубе. Глаза девочки не отрывались от вида удаляющихся крыш родного города, на лице ее отражалась печаль. Она почти не разговаривала, в особенности о своей младшей сестре, но по этому молчанию Джейкоб понял, что она сделала и через что ей пришлось пройти. Он вспомнил Бертольта, вспомнил о том, как брат много лет назад лежал в переулке, раскинув покрытые сажей руки и ноги, и задался вопросом: смог ли бы он сам сделать нечто похожее? И тут же понял, что не смог бы, потому что его любовь к брату была недостаточно сильной и бескорыстной, – и он опустил глаза, устыдившись. Джейкоб никогда не знал, кто он на самом деле в этом мире без Бертольта, ставшего для него опорой.

Через некоторое время они с Комако перешли на корму, и Джейкоб крепко ухватился за перила обеими руками, словно желая задушить их. Вместе они продолжали разглядывать прекрасный город, скрывающийся вдали.

– Ты больше не увидишь его. По крайней мере, не увидишь еще очень долго, – тихо сказал он.

– Я ненавижу его, – ответила девочка, отвернувшись, и ушла прочь.

Джейкоб проводил ее взглядом, затем поднял голову. У гладкого ствола фок-мачты молчаливо застыл призрак женщины-тени в черных юбках, создания из дыма и тьмы. Не подозревая о ее присутствии, рядом с ней присел на корточки матрос, выщипывая из мотка каната паклю. Джейкоб даже не знал ее имени, и это казалось ему странным. Конечно, она была другром – это он уже понял. Но, по всей видимости, не злым. Разве такое возможно? В последнее время она