Соединенных Штатов. Он ждал этого дня с таким же нетерпением, как и я, и планы, которые он строил, когда мы вместе бежали по залитыми солнцем тротуарам, выходили за пределы самых смелых моих фантазий. Практически первым, что он сделал, сойдя с корабля на американскую землю три года назад, была подача заявления о натурализации. Оставшиеся шаги в этом процессе он предпринимал максимально быстро, и как только позволил закон, стал гражданином Соединенных Штатов. Это правда, что он уехал из дома, чтобы заработать на хлеб для своей голодной семьи, но он отправился в путь, благословляя ту необходимость, которая вела его в Америку. Хвалёная свобода Нового Света означала для него гораздо больше, чем право жить, путешествовать и работать там, где ему заблагорассудится, это была свобода высказывать свои мысли, сбросить оковы суеверий, испытать собственную судьбу без оглядки на политическую или религиозную тиранию. Он был ещё очень молод, когда прибыл в Америку, ему было всего 32 года, и большую часть жизни его держали на коротком поводке. Он жаждал впервые проявить свою мужественность.

Три года прошли в борьбе за существование и были полны разочарований. Ему не хватало умений, чтобы заработать на жизнь даже в Америке, где подённый рабочий ест пшеницу вместо ржи. Видимо, американский флаг не мог уберечь его от преследовавшей его Немезиды* ограниченных возможностей, он должен был искупить грехи своих предков, которые спали вечным сном за океаном. Он с рождения обладал слабым здоровьем, нервным, беспокойным характером и множеством мешающих жить предрассудков. В детстве его тело голодало, чтобы его разум смогли напичкать бесполезными знаниями. В юности учёность, которая так дорого ему обошлась, была продана в обмен на хлеб и соль, зарабатывать на которые самостоятельно его не научили. Под свадебным балдахином его на всю жизнь связали с девушкой, чьи черты ещё были для него чужими, и ему было велено приумножать своё потомство, чтобы увековечить священные знания в своих сыновьях во славу Бога его предков. Всё это время его направляли, как существо без воли, использовали, как раба, как инструмент. В зрелости он очнулся и обнаружил, что ему недостаёт здоровья, средств, полезных знаний, и он окружён препятствиями со всех сторон. При первом же удобном случае он вырвался из своей тюрьмы и постарался искупить свою растраченную впустую молодость полезным трудом; в то же время он стремился разбавить мрак своих узких знаний, светом современных идей. Но даже приложив все возможные усилия, он всё ещё был далёк от цели. В бизнесе у него ничего не ладилось. Из-за недостатка мастерства, ума, или характера, он терпел неудачу там, где другие люди добивались успеха. В чём бы ни была причина его ограниченных возможностей, он пожинал их горькие плоды. «Дайте мне хлеба!» – кричал он Америке. «А что ты сделаешь, чтобы заслужить его?» – слышал он вызов в ответ. И он понял, что не владеет ни искусством, ни ремеслом, и что даже его ценные познания были бесполезны, поскольку он владел лишь устаревшими методами их передачи.

Так что со своей основной задачей он не справился. Но в качестве компенсации у него оставалась интеллектуальная свобода, которую он стремился реализовать всеми возможными способами. У него было очень мало возможностей продолжить своё образование, которое, по правде говоря, так и не было начато. Ему с большим трудом удавалось заработать на жизнь, и времени на посещение вечерней государственной школы не оставалось, но он не упускал ничего из того, чему можно было бы научиться с помощью чтения, посещения общественных собраний и осуществления гражданских прав. Но даже здесь ему мешала естественная неспособность овладеть английским языком. Со временем, правда, он научился читать, понимать смысл беседы или лекции, но он так и не научился правильно писать, и до сих пор говорит с сильным акцентом. Хотя образование, культура и светский образ жизни были сияющими идеалами, которым нужно было поклоняться издалека, у отца всё ещё оставалось средство, которое позволило бы ему приблизиться к ним хоть на шаг. Он мог отправить своих детей в школу, чтобы они научились там всему, что понадобится им в жизни. По меньшей мере, они пойдут в начальную школу, возможно, в среднюю школу, а один или два, как знать, могут поступить и в колледж! Его дети должны учиться, должны наполнять его дом книгами и интеллектуальной компанией, и благодаря их посредничеству он тоже будет гулять по Елисейским полям либерального образования. Что касается самих детей, он не знал более верного для них пути к успеху и счастью.

Так что сердце отца было полно чаяний и надежд, когда он вёл нас в школу в тот первый день. В своём стремлении он шёл широким шагом, и нам приходилось бежать вприпрыжку, чтобы поспевать за ним.

Наконец, мы вчетвером стояли вокруг стола учительницы, и мой отец на своем ломаном английском вверил нас её заботам, нескладно выразив надежды относительно нас, которые его преисполненное эмоциями сердце было не в силах сдержать. Я осмелюсь сказать, что мисс Никсон была поражена чем-то необычным в нашей группе, чем-то, выходящим за рамки семитской внешности и смущения, характерного для иностранцев. Моя младшая сестра была прелестна, как куколка, с её розово-белой кожей, короткими золотыми кудряшками, и глазами василькового цвета, когда вам удавалось поймать её взгляд. Мой брат тоже мог бы сойти за девочку, с его ангельскими чертами лица, густым румянцем, блестящими чёрными волосами и тонкими бровями. Какие бы тайные страхи ни скрывались в его сердце, когда он вспоминал своих бывших наставников, которые секли его розгами, он стоял прямо и бесстрашно перед американской учительницей, почтительно сняв головной убор. Рядом с ним стояла девчушка, которая выглядела так, будто её морили голодом, глаза её были такими огромными, что казалось, они вот-вот выскочат из орбит, а из её коротких тёмных кудрей, не вышло бы и парика для еврейской невесты.

Все три ребенка держались куда лучше, чем основной поток учеников-иммигрантов, которых приводили в класс мисс Никсон. Но фигурой, привлекавшей внимание к группе, был высокий, статный отец, с его серьёзным лицом и прекрасным лбом, нервными руками, которыми он красноречиво жестикулировал, и голосом, исполненным волнения. Иностранец, для которого поступление детей в школу было священным обрядом, который с почтением относился к учительнице начальных классов, который прямо в классе вдохновенно рассказывал о своих мечтах, не был похож на других иностранцев, которые приводили своих детей в школу, следуя букве закона, он не был он похож и на местных отцов, которые приводили сюда