Они сновали туда-сюда весь день напролёт, вытаптывая дверной порог и стирая землю в порошок. Они свешивались из окон, как обезьяны, ползали по крыше, как мухи, и словно птицы вспархивали с деревьев. Даже такой маленький человек, как я, никуда не мог пойти, не будучи сбитым с ног Уилнером, и я никогда не могла сказать, кем именно из Уилнеров, потому что никто из них никогда не стоял на месте достаточно долго, чтобы его можно было опознать, а также потому, что у них, как я подозревала, была привычка обмениваться бросающимися в глаза предметами одежды, что очень сбивало с толку. Вы могли предположить, что маленькая мать, должно быть, чувствовала себя совершенно растерянной и ошарашенной в этой толпе сорванцов, но вы ошибаетесь. Миссис Уилнер была исключительно величественной маленькой личностью. Она управляла своим потомством с предельным хладнокровием и строгостью. Даже самого старшего сына она прижимала к ногтю, а то и прикладывала к нему руку. И если на улице они наслаждались полной свободой, то дома юные Уилнеры жили по часам. В пять часов вечера семь дней в неделю детей партнера моего отца можно было увидеть сидящими в ряд по обе стороны обеденного стола. По этому случаю их даже можно было различить, поскольку все они были умыты. Тогда и было самое время их пересчитать: за столом было двенадцать маленьких Уилнеров.

Мне как-то удалось сохранить свою индивидуальность в этой толпе, и хотя я была под впечатлением от их численности, я даже осмелилась выбрать себе друзей из числа Уилнеров. Особенно мне нравились один или два младших мальчика, с которыми мы играли в прятки или резвились на пляже. Мы плескались, как утки, практически не вылезая из воды. Однажды мы с одним из мальчиков отправились гулять по отмели, чтобы проверить, кто из нас осмелится зайти дальше. Был отлив, и вода не доходила нам даже до колен, когда мы стали оглядываться назад, чтобы посмотреть, видны ли ещё знакомые предметы. Мне казалось, что мы гуляем уже несколько часов, но мы всё ещё были на мелководье, и вода была спокойной. Мой спутник шёл вперёд, и я последовала его примеру. Внезапно волна чуть не сбила нас с ног, и мы одновременно вцепились друг в друга. Накатила волна поменьше, и по поверхности воды пошла лёгкая зыбь, а море издало вздох. Начинался прилив, возможно, приближался шторм, а мы были в милях, ужасных милях от берега.

Мальчик и девочка повернулись, не проронив ни слова, четыре решительных босых ноги вспарывали воду, взгляд четырёх испуганных глаз был устремлён в сторону берега. Сквозь вечность неимоверных усилий и страха они молча бежали вперёд, смерть наступала им на пятки, гордость всё ещё жила в их сердцах. В конце концов, они достигли отметки уровня воды – за шесть часов до полного прилива.

Каждый из них видел испуг другого, и каждый был этому рад. Но в своём владении языком был уверен только мальчик.

«Ну что сдрейфила, я ж говорил!» – дразнит он. Девочка достаточно поняла и способна ответить:

«Ты умеешь швиммен[12], а я нет».

«Можешь не сомневаться, я-то точно швиммен умею», – издевается он. И девочка уходит злая и обиженная.

«Я и на руках ходить могу», – кричит ей вслед мучитель. – «Эй, салага, может глянешь?»

Девочка идёт вперёд и даёт себе клятву больше никогда не ходить с этим грубым мальчишкой ни по земле, ни по морю, даже если воды расступятся по его велению.

Но я забываю о более серьезных делах, которые привели нас на Кресент-Бич. В то время, как мы, дети, резвились в воде, как русалки и водяные, наши отцы торговали холодным лимонадом, жареным арахисом и розовым попкорном, и накапливали свои состояния, никель* за никелем, пенни* за пенни. Я очень гордилась тем, что имею отношение к общественной жизни пляжа. Я восхищалась нашим сияющим автоматом с содовой, рядами сверкающих стаканов, пирамидами апельсинов, цепями сосисок, чистым белым прилавком и набором блестящих оловянных ложек. Мне казалось, что ни одна другая закусочная на пляже – их там было несколько – не была и наполовину столь привлекательной, как наша. Я считала, что отец отлично выглядит в длинном белом фартуке и нарукавниках. Он с таким энтузиазмом раздавал мороженое, что я думала, что он богатеет день ото дня. Мне никогда не приходило в голову сравнивать его нынешнее место работы с тем положением, для которого он изначально был предназначен; а, если я и задумывалась об этом, то была не менее довольна, поскольку к тому времени уже выучила наизусть поговорку отца: «Америка – не Полоцк». В Америке все профессии были уважаемыми, а все люди были равны.

Если автоматом с содовой и цепями сосисок я восхищалась, то партнёра моего отца, мистера Уилнера, я просто боготворила. Я могла с радостью битый час простоять, наблюдая за тем, как он делает картофельные чипсы. В поварском колпаке и фартуке, с ковшом в руке и улыбкой на лице, он двигался с величайшей ловкостью, лёгким движение руки он словно из ниоткуда извлекал заготовки для чипсов, широким жестом окунал их в котелок с кипящим маслом, и преподносил готовый продукт, выкинув коленце. Таких картофельных чипсов не было больше нигде на пляже Кресент-Бич. Тонкие, как папиросная бумага, хрустящие, как сухой снежок, и солёные, как море – такие вызывающие жажду, продающие лимонад и приносящие никели картофельные чипсы мог приготовить только мистер Уилнер. В праздники, когда каждый поезд привозил из города десятки семей, он едва поспевал за спросом на свои чипсы. Партнёр моего отца всегда был в ударе, когда вокруг него собиралась толпа покупателей, ждущих свои чипсы. Он был так же болтлив, как искусен, и так же остроумен, как болтлив; по крайней мере, я догадывалась об этом по смеху, который часто заглушал его голос. Я не могла понять его шуток, но если мне удавалось подойти достаточно близко, чтобы видеть его губы, улыбку и весёлые глаза, я была счастлива. То, что кто-то мог говорить так быстро, да ещё и по-английски, было само по себе удивительно, но то, что этот вундеркинд принадлежал нашему заведению, было фактом, приводящим меня в неописуемый восторг. Я никогда не видела никого похожего на мистера Уилнера, кроме свадебного шута, но тот говорил на обычном идише. Я так гордилась талантом и хорошим вкусом, которые демонстрировались у нашего прилавка, что если мой отец подзывал меня из толпы, чтобы послать куда-то с поручением, я надеялась, что люди заметили это