иммигрантской одеждой мы избавились и от непроизносимых еврейских имён. Наши друзья, чей опыт жизни в Америке был богаче на несколько лет, устроили совещание и совместными усилиями придумали для всех нас американские имена. Если наши реальные имена не имели благозвучных американских аналогов, они безжалостно отбрасывали их, и хорошо, если сохранялись хотя бы инициалы. Мою мать, в наказание за то, что её имя было нелегко перевести, нарекли недостойным прозвищем Энни. Фетчке, Иосиф и Дебора стали Фридой, Джозефом и Дорой, соответственно. А меня несчастную вообще обманули. Имя, которое они дали мне, отнюдь не было новым. Мое полное еврейское имя – Марьяше, если коротко – Машке, если на русский манер – Марья, мои друзья сказали, что оно будет хорошо звучать по-английски, как Мэри, что меня весьма разочаровало, ведь я хотела иметь такое же странно звучащее американское имя, как у остальных.

Но я забываю, что у меня всё же было оно утешение в вопросе выбора имён – использование моей фамилии, о чём до сих пор не было случая упомянуть. По прибытии я обнаружила, что к моему отцу всегда обращаются «мистер Антин», а не только по официальным поводам, как в Полоцке. И поэтому я была «Мэри Антин», и я чувствовала свою важность, отзываясь на столь достойное обращение. Это было очень по-американски, что даже простые люди использовали свои фамилии в повседневной жизни.

Мы всей семьёй так прилежно следовали инструкциям, так легко адаптировались и ловко скрывали свои недостатки, что, когда мы отправились на Кресент-Бич, следуя за небольшой повозкой с нашим личным имуществом, у моего отца почти не было поводов делать нам замечания по дороге, и я уверена, что ему не было за нас стыдно. Настолько сильно мы успели американизироваться всего за две недели с момента высадки с корабля. Кресент-Бич – название, которое напечатано очень мелким шрифтом на картах окрестностей Бостона, но эта длинная прибрежная полоса от Уинтропа до Линна стала историческим местом в анналах моей семьи. В настоящее время это место является популярным курортом для отдыхающих, и известно как Ревир-Бич*. Однако, когда туда приехали воссоединившиеся Антины, там не было ни бульваров, ни роскошных бань, ни гостиниц, ни кричащих развлекательных площадок, ни освещения, ни шоуменов, ни безвкусно одетой толпы. Был только чистый, сверкающий на солнце песок, летнее море и летнее небо. Во время прилива Атлантика с развевающейся гривой из водорослей врывалась на берег, во время отлива она уносилась прочь, рыча и скрежеща гранитными зубами. Между приливами младенец мог спокойно играть на пляже камешками и ракушками и копаться в песке, пока не уснёт. Весь день светило солнце, на смену ему приходила луна, а ночь украшала небо россыпью звёзд.

Я жила, училась и играла, подчиняясь этому грандиозному приморскому распорядку дня. Несколько человек приехали вместе со мной, о чём я уже поставила вас в известность, но главное – на самом берегу океана оказалась я, которая всю жизнь прожила в глубине страны и верила, что все великие воды мира раскинулись предо мной в Двине. Мое представление о мире людей значительно изменилось за время долгого путешествия; мое представление о Земле расширялось с каждым новым днём, проведённым у океана; мое представление о мире за пределами Земли зародилось и стало расти, когда я получила возможность подолгу любоваться бесконечным небосводом.

Не то, чтобы у меня было хоть малейшее представление о концепции множественности миров*. Я не брала уроков по космогонии, на меня не снизошло внезапное откровение об истинном положении Земли во Вселенной. Для меня, как и для моих предков, солнце садилось и вставало, и я совсем не ощущала, что земля мчится сквозь пространство. Но я лежала, растянувшись на солнышке, и смотрела на море до тех пор, пока мне не начинало казаться, что я физически растворяюсь в окружающем меня мире, пока я не чувствовала, что моя рука – одно целое с тёплым песком, в котором она зарыта. Или я на корточках сидела на пляже в полнолуние, размышляя и удивляясь, между небом и морем во всём их великолепии. Или я выбегала навстречу надвигающемуся шторму, ветер дул мне в лицо, по телу бежали мурашки, благоговейный восторг наполнял меня до самых кончиков моих окутанных туманом кудрявых волос, отброшенных назад, и я стояла, вцепившись в какой-нибудь кол или перевернутую лодку, потрясенная рёвом и грохотом волн. Стоя так, я воображала, что мне угрожает опасность, и испытывала упоительный страх, я держалась обеими руками и мотала головой, ликуя в окружающем меня буйстве стихии, я готова была смеяться и плакать одновременно. В самые спокойные дни я просто сидела спиной к морю, не глядя на него вовсе, и слушала шелест набегающих на песок волн, не думая ни о чём, и дышала в такт мерному дыханию моря.

Влияние на меня моря, неба и переменчивой погоды было столь велико, что у меня неизбежно возникали сны, аллюзии и фантазии. Возможно, причина была в том, что мир, который я знала, не был достаточно велик, чтобы вместить всё, что я видела и чувствовала; мысли, проносившиеся в моей голове, были не понятны мне даже наполовину, они не имели отношения к мыслям, которые я могла выразить, потому что касались того, что я пока не знала, как назвать. У каждого растущего ребёнка с богатым воображением случаются озарения, особенно если он сильно сблизился с каким-то одним элементом природы. В случае со мной это тоже было время роста, свободное лето на берегу моря, и я росла всё быстрее, оттого что раньше мне было так тесно. Мой разум не так давно получил бесценный опыт переезда в другую страну, и я острее обычного воспринимала впечатления, которые являются семенами идей.

Не подумайте, что я проводила всё своё время, или даже основную его часть, во вдохновенном уединении. Куда большая часть моего дня была посвящена играм – искренним, энергичным, шумным играм, привычным для американских детей. В Полоцке меня уже начали считать слишком взрослой для игр, за исключением карточных игр или организованного веселья. Здесь я оказалась среди детей, которые ещё играли, и охотно вернулась в детство. Товарищей по играм у меня было много. У энергичного маленького партнера моего отца была маленькая жена и большая семья. Они жили в небольшом коттедже по соседству, и для меня до сих пор загадка, как эта лачуга выдержала бурное присутствие их выводка. Юное поколение Уилнеров являло собой богатый ассортимент мальчиков, девочек и близнецов, любого возраста, роста, характера и пола.