И всему этому блеску, славе и признанию неожиданно пришёл конец. Были какие-то проблемы с лицензией, то ли сбор, то ли штраф, а ночью случился шторм, который повредил наш автомат с содовой и другой инвентарь, между домами Антинов и Уилнеров состоялись переговоры и консультации, и многообещающее партнерство было распущено. Никогда больше не будет веселый партнер собирать толпу на пляже, никогда двенадцать юных Уилнеров не будут играть и резвиться в волнах, как водяные и русалки. И менее многочисленное племя Антинов тоже вынуждено проститься с веселой жизнью у моря, ибо занимающиеся столь скромными делами, как мой отец, везут за собой свои семьи, вместе с другими земными благами, куда бы они ни держали путь, как цыгане. Мы загнали в песок слишком слабый кол. Ревнивая Атлантика вступила в сговор с Воскресным законом* и вырвала его. Придётся нам попытать счастья в другом месте.

В Полоцке мы предполагали, что «Америка» – это практически синоним «Бостона». Когда мы прибыли в Бостон, горизонт расширился, и мы аннексировали Кресент-Бич. А теперь, мы заприметили новую землю обетованную и завладели областью Челси, во имя возникшей у нас необходимости.

В Челси, как и в Бостоне, мы снова поселились в неблагополучной части города. Арлингтон-стрит населяли бедные евреи, бедные чернокожие и пригоршня бедных ирландцев. На примыкающих к Арлингтон-стрит улицах жило ещё больше бедных евреев и чернокожих. Это был подходящий район для того, чтобы человек без капитала смог вести здесь свой бизнес. Мой отец арендовал помещение с магазином в подвале. Он разместил там несколько бочек муки и сахара, несколько коробок крекеров, несколько галлонов керосина, широкий ассортимент мыла с надписью «сохрани купон»* на упаковке, в подвале хранилось несколько бочек картофеля и пирамида из хвороста, а в витрине были выставлены соблазнительные сладости по пенни за штуку. Отец повесил вывеску, на которой позолоченными буквами было написано предупреждение «Только Наличные», и начал всем подряд раздавать товары в кредит. Это был обычный способ ведения бизнеса на Арлингтон-стрит. За три года практики мой отец научился уловкам многих ремёсел. Он знал когда и как «блефовать». Легенда о «Только Наличных» была защитой от заведомо безответственных покупателей, в то время как «добросовестные» клиенты, которые регулярно платили по субботам, спокойно могли прийти в магазин с пустым кошельком.

В то время как мой отец знал специфические приёмы торговли, можно было бы рассчитывать на то, что моя мать вложит в дело весь свой талант и такт. Конечно, она пока не знала английского языка, но благодаря тому, что все действия по взвешиванию, измерению и вычислению дробей в уме были доведены у неё до автоматизма, она могла всё своё внимание при общении с покупателями уделять сокровенным тайнам языка. Она так быстро в этом преуспела, что вскоре перестала ощущать какое-либо неудобство и вела себя за прилавком так же естественно, как в своём старом магазине в Полоцке. Но здесь было гораздо уютнее, чем в Полоцке, во всяком случае, мне так казалось, потому что за магазином находилась кухня, и если торговля шла вяло, мама могла там что-то приготовить или постирать. Покупатели на Арлингтон-стрит привыкли ждать, пока хозяйка магазина посолит суп или достанет хлеб из духовки.

В очередной раз Фортуна вяло улыбнулась нашей семье, и мой отец, в ответ на дружеский вопрос, как наши дела, говорил: «На жизнь хватает», и пожимал плечами, будто добавляя, «но гордиться нечем». Для меня с моим неприхотливым отношением к хлебу насущному, этого было вполне достаточно, и я без стеснения посвятила всю себя покорению своего нового мира. Оглядываясь назад на те переломные первые несколько лет, я вижу, что я всегда вела себя как ребенок, которого выпустили погулять в сад, где он играет, копается в земле и гоняется за бабочками. Иногда меня действительно жалила оса семейных неурядиц, но я знала целебную мазь – свою веру в Америку. Мой отец приехал в Америку, чтобы зарабатывать на жизнь. Америка, которая была свободной, справедливой и доброй, обязательно даст ему то, что он ищет. Я приехала в Америку, чтобы увидеть новый мир, и я с величайшим упорством шла к своей цели, но отправляясь в свою экспедицию, я всегда оглядывалась назад, чтобы проверить, в порядке ли мой дом, оставшийся позади, и по-прежнему ли моя семья держит голову над водой.

Много лет спустя, когда американцы уже принимали меня за свою, если мне что-то неожиданно напоминало о давно забытом прошлом, – будь то письмо из России, или абзац в газете, или подслушанный в трамвае разговор вдруг напоминал мне о том, кем я могла бы быть – я думала что это просто чудо какое-то, что я, Машке, внучка Рафаэля Русского, рожденная для скромной судьбы, чувствовала себя как дома в американском мегаполисе, могла свободно распоряжаться собственной жизнью, мечтать и видеть сны на английском языке. Но поначалу я растрачивала своё восхищение на более конкретные воплощения великолепия Америки – такие как прекрасные дома, яркие магазины, электрические двигатели и аппараты, общественные здания, иллюминацию и парады. Мои ранние письма к моим русским друзьям были полны хвастливых описаний этих красот моей новой страны. Ни один уроженец Челси не испытывал такой гордости и восторга от учреждений своего города, как я. Не требовалось ни военного оркестра, ни парада в День независимости*, чтобы меня охватил патриотизм. Даже к обычным субъектам и инструментам городской жизни, таким как почтальон или пожарная машина, я относилась с определённой долей уважения. И я точно знаю, что я думала о людях, которые говорили, что Челси был очень маленьким, скучным, бесперспективным городом, не имеющим права на собственное название и существование.

Вершина моей гражданской гордости и личного счастья была достигнута солнечным сентябрьским утром, когда я поступила в государственную школу. Этот день я должна помнить всегда, даже если стану такой старой, что не смогу назвать своего имени. Для большинства людей первый день в школе – незабываемое событие. В моём случае значение этого дня возрастало стократно, по причине долгих лет ожидания, пути, который я проделала, и сознательных амбиций, которые я лелеяла.

Я понимаю, что часто привожу в пример максимальные цифры и использую превосходную степень в своём повествовании. Хотелось бы мне знать какой-то иной способ рассказать о душевных переживаниях ребёнка-иммигранта, который уже способен рассуждать. Возможно, я когда-то и обладала исключительно острой наблюдательностью, способностью сравнивать и аномальным самосознанием, тем не менее, мои мысли, поведение и отношение к американским учреждениям были типичны для