Дато заказал лобио, шашлык, жареные баклажаны, лаваш и хачапури. Плюс красное домашнее вино и местный лимонад. От хинкали Маша его отговорила. Обычно в обязательный набор и они входят. Все это, естественно, не съедалось. И с собой уносить было не принято. Но грузин не может за пустым столом сидеть. Особенно с женщиной! Уж если привел ее в ресторан, то закажет столько, чтоб все было тарелками уставлено. Маша как-то в Тбилиси со своей подругой полетела, той самой предательницей. И та умудрилась с местным роман закрутить за те три дня, что они в Тбилиси находились. Когда вернулась в Москву, она все вздыхала: «И как после этих генацвале с нашими в рестораны ходить? Закажешь «Цезарь» да фрэш, а они на тебя так смотрят, будто ты их по миру пустить собралась!»

Принесли вино, лаваш и баклажаны. Дато наполнил стаканы. Маша взяла свой, но тут затрезвонил мобильный. Определился номер дяди Або.

— Добрый вечер, Машенька.

— Добрый.

— Как твои дела?

— Хорошо.

— Ты, случайно, не с Ираклием?

— Нет.

— Но он говорил, что у вас намечен ужин на сегодня…

— Да, но… — Она прошептала Дато «извини», встала из-за стола и отошла к окну. — Он не приехал вовремя. И я ушла.

— Сейчас ты тоже не дома?

— Нет, в Мцхете.

— Он не звонил?

— Я не давала ему номера сотового.

— Я давал.

— Нет, не звонил. А что случилось?

— Пропал он куда-то. Телефон выключен весь день. Я беспокоюсь…

— Если вдруг Ираклий объявится, я вам сообщу.

— Спасибо. И до свидания.

Она вернулась за столик.

— Проблемы? — поинтересовался Дато.

Маша покачала головой.

— Тогда давай выпьем? Вон уже лобио несут.

Они чокнулись и сделали по глотку. В каждом ресторане подавали свое вино. Оно вроде похоже, но все же чем-то отличается. И конечно же, каждый ресторатор уверяет, что его вино — самое лучшее.

Официантка поставила перед ними горшочки с лобио. Они были накрыты кукурузными лепешками. Дато свою сразу отложил, он после творений Балу другие есть не мог, а Маша покрошила их в фасоль.

— Как там Зура? — поинтересовалась Маша, зачерпнув ложкой лобио.

— Ты знаешь, хорошо. Застал его сегодня абсолютно трезвым. И он рисовал.

— Что?

— Пейзаж.

— Пейзажи всегда у него хорошо получались. На мой взгляд, лучше портретов.

— Если он рисовал тебя, то они выходили изумительными. Но с другими людьми дело обстояло хуже. На написанном им портрете я едва себя узнал.

— Он не смог передать твою индивидуальность. Просто скопировал черты. Мою же, по всей видимости, уловил.

— Потому что любил.

— Тебя тоже. Вы ведь братья.

— Это совсем иное чувство.

В кармане куртки Дато затренькал телефон.

— Не дают нам спокойно поесть, — проворчал он. Вынув мобильный и взглянув на экран, сообщил Маше: — Зура. — И ответил на звонок.

Старший брат что-то говорил, средний слушал. Бросив несколько междометий, отсоединился. Убрав телефон в карман, Дато задумчиво зачерпнул лобио и отправил в рот.

— Что-то случилось? — забеспокоилась Маша.

— Он нашел дневник Одуванчика, — не выходя из задумчивости, ответил Дато.

— Вашего пропавшего брата?

— Да. Только он нашелся.

И Дато рассказал Маше такое, что она долго не могла принять. Не верилось, что Одуванчик, этот ласковый котенок с пухом на макушке, стал наемным убийцей.

— А я думала, он будет ветеринаром, — сказала она.

— Зураб видел его журналистом, путешественником. Думал, Гио будет писать для журнала «Вокруг света» или снимать передачи о живой природе.

— Но он выбрал другой путь.

— Или путь выбрал его. Ведь мы не знаем, что произошло за эти двадцать лет.

— Дневник вам в помощь.

— Зура хочет подождать меня и читать его вместе. Хочешь к нам присоединиться?

— Очень.

— Тогда давай доедать. И поедем.

— А мне что-то есть расхотелось… — Маша отодвинула горшочек.

— Мне тоже, — насупился Дато. — Будем счет просить.

— Может, с собой еду заберем?

— Издеваешься?

— Но это же принято во всем мире… Ты живешь в Москве, путешествуешь по странам Европы. И нет ничего зазорного в том, чтоб забрать с собой еду, за которую ты заплатил.

— Это мелочность, — брезгливо сморщился Дато. — Она не в нашей натуре.

И закрыл тему, кинув на стол сто лари, тогда как их обед тянул максимум на шестьдесят.

Дато сидел на диване, скрестив по-турецки ноги. На коленях толстая тетрадь в обложке из бурого дерматина. Она раскрыта на первой странице.

— «Ненавижу весь мир… Что со мной? — начал читать Дато. — Раньше не замечал за собой такого. Меня выводили из себя некоторые люди, бесили какие-то их поступки. Например, тетя Роза, соседка. Мерзкая старая сплетница. Я еле сдерживался, чтобы не обозвать ее, а то и не запустить в нее камнем. В тумбочке на балконе лежат старые рогатки Дато. Если взять самую большую и зарядить ее крупной галькой, тетю Розу, пожалуй, можно даже убить, если попасть в висок. Я несколько раз представлял себе это…

Теперь же мне хочется взять гранатомет, а не рогатку, и палить по всем без разбора!

Ненавижу людей. В том числе тех, кто мне ничего дурного не сделал. И даже тех, кто заботится обо мне. Например, маму, братьев. Себя я тоже ненавижу. Но если их всех я хочу убить, то себя нет. Вчера прочитал рассказ Зуры о том, как на Земле произошла глобальная катастрофа, все жители погибли, только один чудом остался жив. Как бы я хотел оказаться на его месте! Я бы наслаждался одиночеством, а не страдал от него, как герой произведения, в итоге покончивший с собой.

Меня называют Одуванчиком. Думают, я такой же нежный, как этот цветок. И я никого не разубеждаю. Соответствую прозвищу. Думаю, у меня хорошо получается притворяться. На прошлой неделе я отодвинул крышку канализационного люка во дворе и столкнул туда Гургена. Тот сломал обе ноги и ребро. Подумали на кого угодно, только не на меня. И это при том что все знали о нашем конфликте. Гурген, пользуясь тем, что старше и сильнее, отобрал у меня древнюю монету, которую я нашел в подвале. Она такая красивая! И наверняка дорогая. За нее можно выручить десять, а то и двадцать рублей. Но Гурген отнял ее. Я пожаловался Зуре. Тот поговорил с Гургеном, но он моего старшего брата послал. Зураб велел мне смириться. Но я не хотел! Монета — моя. Я ее нашел, это мой трофей. И я бросился к Дато. Уж он бы разобрался с наглецом. Но тот куда-то спешил и отмахнулся от меня. Что мне оставалось? Смириться по совету Зуры? Я не мог. Ждать, когда Дато освободится и отберет мою монету у Гургена, тоже. Меня переполняла ненависть к обидчику. И когда я увидел, как он испортил ее, пробив в центре дырку и сунув туда шнурок, чтобы повесить на шею, решил мстить.