– Однажды – Трэвису, наверное, было тогда лет шесть – мы поехали к моей сестре в Луисвилл. По пути, на шоссе, увидели чей-то ботинок. И Трэвис сказал: «Мама, разве этому ботинку не будет одиноко?» Он так себя накрутил, что расплакался. И, конечно же, Клинт с Мэттом решили, что это самая забавная шутка на свете. Они все смеялись и смеялись. Не по-злому. Клинт тогда был добрее. Они просто не поняли. Но таким был мой Трэвис. У меня осталось столько таких воспоминаний.

Она достала из кармана платок и вытерла глаза.

– Это так на него похоже.

– Я всегда считала Мэтта храбрым и сильным, а Трэвиса – нежным и мягким. А оказалось, что Трэвис и нежный, и мягкий, и храбрый, и сильный. – Она помолчала. – Но их обоих больше нет. Я больше не мать.

Дилл и миссис Бохэннон молча смотрели друг на друга, потом обнялись и, плача, просидели так очень долго – казалось, будто прошел целый час.

Наконец миссис Бохэннон глубоко вздохнула, вытерла глаза и посмотрела на часы.

– Мне пора. Спасибо, Дилл, за этот разговор и за все. Я так понимаю, здесь Трэвис жил после того, как…

Дилл кивнул.

– Пожалуйста.

Он проводил ее до двери. Миссис Бохэннон пошла по дорожке к машине. При свете фонаря на крыльце Дилл заметил, что ее машина кое-как забита сумками, одеждой и прочими вещами. И он все понял.

– Миссис Бохэннон.

Она повернулась. По ее щекам текли слезы.

– Я вас больше не увижу, так ведь? – спросил он.

Она покачала головой.

– Тогда я должен вам кое-что отдать.

Дилл вернулся в дом, сходил к себе в комнату и взял дубинку Трэвиса.

Когда он вышел на улицу, миссис Бохэннон все еще вытирала слезы. Макияж размазался по ее лицу, и Дилл увидел под ним кровоподтеки.

Дилл протянул ей дубинку. Она взяла ее, улыбнулась сквозь слезы, попыталась поблагодарить его, но не смогла. Только коснулась его лица, а потом прижала ладонь к сердцу.

– Удачи вам, миссис Бохэннон.

– Спасибо, Дилл, – прошептала она. – И тебе удачи.

Осторожно положив дубинку на пассажирское сиденье, она села в машину и уехала.

* * *

Дилл пролежал всю ночь без сна, размышляя об избавлении от боли. Он завидовал миссис Бохэннон.

На следующее утро он не смог подняться с кровати. Впрочем, и не пытался.

* * *

Он слышал стук в дверь, но не находил в себе сил, чтобы что-то сказать. Через пару секунд дверь отворилась, и вошла его мать.

– Диллард!

– Что?

– Почему ты еще не встал? У тебя школа.

– Я сегодня не пойду.

– Ты заболел?

– Мне просто не хочется.

– Ты должен пойти.

– Зачем? Какая тебе разница? Ты же не хотела, чтобы я учился.

Он повернулся на бок, к ней спиной.

Мать подошла и села на краешек его постели.

– Да, не хотела, но ты настоял, взял на себя обязательства. И я хочу, чтобы ты их выполнял. В этом доме выполняют свои обязательства. Мы не богаты, но словом дорожим.

– Не сегодня. Сегодня – неподходящий день, чтобы чем-то дорожить.

Ее голос стал непривычно мягким.

– Дело в Трэвисе?

Дилл перекатился обратно на спину и посмотрел на нее.

– Нет, дело в моей жизни. Трэвис – это всего лишь часть моей печальной истории. Люди покидают меня. Да, покидают.

– Но не Иисус. Он всегда с тобой. Мы слишком благословенны, чтобы печалиться.

Дилл горько усмехнулся.

– О да, благословенны – это первое, что приходит мне на ум, когда я задумываюсь о том, как мы живем.

– Знаю, нам даны испытания. Не думай, что я не обращалась к Богу с вопросом: «Почему я?». Но ответ всегда один и тот же. А почему нет? Почему в моей жизни не должно быть боли и страданий, если Христос выстрадал столько ради нас?

– Рад, что это тебя утешает.

– Я беспокоюсь за тебя, Диллард, больше чем когда-либо. Я тебя таким еще не видела, даже когда у нас забрали твоего отца.

Дилл ничего не сказал в ответ.

– Только вообрази, что с нами было бы, если бы однажды я просто решила не вставать с постели.

– Я бы не стал тебя винить. Возможно, ни у кого из нас нет особых причин вставать с кровати.

Мать немного помолчала.

– Я встаю с постели каждый день, потому что не могу знать, где и когда меня ждут маленькие Божьи милости. Может, буду убирать номер и найду долларовую купюру. Или вечером на заправке будет немного клиентов, и мне доведется сесть и полюбоваться закатом – за свою зарплату. Или я просто проживу день без сильной боли. Каждый день – это чудо: видеть, как Дух Бога движется по лику наших жизней, как двигался по поверхности вод во мраке сотворения мира.

– Господь меня оставил.

– Нет, не оставил. Поверь мне.

– Сегодня оставил.

– Помолишься вместе со мной, Диллард?

– Нет.

– Тогда я помолюсь за нас обоих.

– Давай.

– Иисусу известны наши печали. Он их испытал. Он испил из нашей горькой чаши.

– Тогда он уже в курсе, что сегодня я не встану с кровати.

Сидя в своей машине, Лидия снова попробовала позвонить Диллу. Это была уже пятая безуспешная попытка. Она покачала головой, глядя на его ветхий дом и пытаясь понять, есть ли внутри какое-то движение. Ничего. Машины его матери у дома не было. Но дом отчего-то не казался пустым. Она посмотрела на часы. Урок начинался через пятнадцать минут.

Где ты, Дилл? Почему-то я сомневаюсь, что ты решил встать пораньше и прогуляться до школы пешком.

Она вздохнула, завела машину и включила передачу. Затем резко остановилась.

Возможно, в другой раз. Может, мне просто уехать. Завтра пообщаюсь с Диллом. Устрою ему выговор за то, что зря за ним ездила. Но сейчас непростой период. Ты была в неведении, когда отец Трэвиса выбил ему передние зубы.

Ты же не позволишь Диллу истечь кровью или захлебнуться собственной рвотой.

С колотящимся сердцем она вылезла из машины и быстро подошла к входной двери дома. Постучала и прислушалась, есть ли внутри какие-то признаки жизни. Ничего. Она постучала еще раз, громче. По-прежнему ничего. Развернувшись, стала возвращаться к своей машине.

Сейчас непростой период. Сейчас непростой период.

Сердце готово было вырваться из груди. Лидия собрала все свое мужество и снова подошла к двери. Посмотрела по сторонам, на несчастливые, полуразрушенные дома соседей. Едва ли живущим в них людям есть дело до того, что кто-то войдет в дом Эрли без приглашения.