Бок саднило, в глазах плыло, и ему было очень жалко себя,так жалко, что время от времени он поскуливал, как побитый пес, которому некудаприткнуться со своей болью и унижением.

Ну ничего. Это в последний раз.

Сейчас он еще поищет и непременно найдет, и в следующий разуже не попадется так постыдно, так позорно!

Все дело в том, что он очень доверчив. Он доверчив, какребенок, и знает об этом, и все они – сволочи, подонки! – этим пользуются.Пользуются им беззастенчиво и нагло.

Господи, если бы только был жив отец! Ну, почему, почему онумер, оставил его одного! Отец бы все понял, пожалел и спас его, а теперь онвынужден спасаться сам и понятия не имеет как.

Да еще сучка-жена так подвела его! Он же знал, видел сам,куда она это прячет, но там ничего нет, совсем ничего, а он так рассчитывал!

Он опять принялся рыться в кучах вывороченных вещей, как впомойке. Он рылся, ничего не находил и даже заплакал однажды, потому что в одинмомент ему стало совершенно ясно, что этого здесь нет!

Это стало так же очевидно, как если бы она сама сказала емуоб этом. А что его ждет, когда она вернется и обнаружит, что он разворотил весьдом!

Боже, что его ждет!..

От страха – теперь уже другого – помутилось в голове, и онпобежал в туалет и долго сидел там, словно приклеившись к унитазу, оттягиваямомент возвращения в разгромленную квартиру, в которой было все, кроме того, вчем он так отчаянно нуждался!

Нет, это невозможно.

И угораздило его так попасться! Так глупо, по-детски!

Он представлял себя маленьким перепуганным ребенком,заблудившимся в лесу, который зовет свою маму, а со всех сторон на негонаступают злые голодные волки, и спасенья нет, и добрые охотники далеко и неуслышат его криков.

Он хотел во всем признаться матери, но потом передумал –мать никогда, никогда не понимала его! Жене он тоже признаться никак не мог,потому что та сказала бы «сам виноват», а он не смог бы вынести ееуничижительного тона и едких насмешек.

Он убил бы ее – она сама, сама была бы виновата! – но всеравно отвечать пришлось бы ему. Он никогда никому не сможет объяснить, что онипросто довели его до этого, вынудили, а на самом деле он вовсе ни при чем!

Вывороченные кучи барахла и бумаг с каждым разом принималивсе более дикий и ужасающий вид, и он, глядя на них, все скулил и скулил, апотом стал рвать на куски, топтать бумаги, крушить хрупкое стекло фотографий. Вголове, как навозная осенняя муха, зудела мысль о том, что ни в белье, ни врамках, которые он ломал с таким исступлением, ничего не может быть, ноостановиться он не мог.

Как же ему остановиться, если он так ничего и не нашел?!Как?! Как?!

Он выл, стискивал зубы и утирал лившийся градом пот. Накухне что-то сильно шумело – кажется, он позабыл закрыть воду, и она лиласьтеперь на пол и, может, уже протекла вниз, к соседям, но ему было наплевать наэто.

Если он ничего не найдет, его утром не станет!

Уже утром, господи помилуй, уже утром!

Надо было все сделать вчера, а он не решился, пожалел, онвсегда и всех жалел!

Ему было лет десять, когда в парке он подобрал облезлогочерного кота. У того была пыльная шерсть, длинный, почти голый хвост и какие-топодозрительные струпья на шкуре – на спине, на самом видном месте. Он так хотелспасти этого кота, вылечить, и чтобы кот стал ему другом, у него ведь никогда,никогда не было друзей! Но мать вышвырнула кота.

Мать приказала Вадиму убираться вместе с котом, и он долго,до самой темноты, наступившей летом очень поздно, слонялся с ним по двору, всеуговаривал каких-то старух взять кота себе – а он бы навещал и кормил его, ноникто не сжалился над ними.

Он отнес его обратно в парк и там бросил одного-всгущающейся темноте, на кособокой лавочке, где и нашел всего несколько часовназад. Кот громко и жалобно мяукал ему вслед, когда он уходил, словно просил:не оставляй меня, не бросай, ты же дал мне надежду, но он ушел, потому что емусамому, десятилетнему, никто так и не дал никакой надежды.

Мать потом выбросила всю его одежду, в которой он тогда гулял,сказав, что кот мог быть «лишайным и заразным».

Если бы ему тогда разрешили оставить кота, жизнь пошла быпо-другому и он стал бы другим – вместе с котом!

И вчера он не смог решиться, он же робкий.

Он приехал, калитка была не заперта, и по расчищеннойдорожке он пошел к освещенному крылечку, поднялся и обнаружил, что дом открыт.Он вошел и громко сказал:

– Эй! Есть тут кто-нибудь?!

Но никого не было, и он не сразу понял, что она на улице, задомом. Еще он никак не ожидал, что она окажется не одна – с каким-то огромныммужиком с лопатой. Поначалу он подумал было, что это ее новый любовник, а потомдогадался, что это дворник. Который пришел чистить дорожки.

Дворник никак не входил в его планы, и он сильно струсил ипредпочел убраться восвояси.

Если бы он решился, сейчас все уже было бы позади…

Голова горела, в ней гудел набат, и он пошел в ванную,открыл воду и там сунул голову под кран. Он видел, так иногда делали в кино.Холодная вода ударила в затылок, он завизжал и отпрыгнул. В ушах тонко звенело,он тряс головой во все стороны, чтобы вытряхнуть этот звон, но у него неполучалось, не получалось, и все тут!

Очень не скоро он сообразил, что звон находится не внутриголовы, а снаружи. Звенел звонок у входной двери, захлебывался руладами ипереливами.

Все. Конец.

Он выскочил из ванной, понесся по разгромленной комнате, обочто-то сильно ударился в темноте и распахнул окно.

Он выпрыгнул бы. Правда выпрыгнул. Ему нечего терять.

Но не решился.

Он постоял – ветер со снегом бил в лицо, вода стекала заворотник, и он подумал, что непременно простудится, если будет стоять на морозес мокрой головой. Подумавши так, он тихо притворил окно и скосил глаза всторону входной двери.

Звонок все надрывался.

Это не может быть жена, вдруг сообразил он. Это кто-точужой. У жены ключи, a me не знают, где он живет, – слава богу!

Тут он вдруг решил, что это соседи, к которым протекла вода,и пришел в неописуемую ярость.

Ну, сейчас он им покажет! Сейчас он им всем покажет, какприставать к нему по пустякам!

Взвизгнув, он кинулся через темную комнату к входной двери,нащупал какой-то предмет, стоявший рядом с вешалкой – предмет впоследствииоказался зонтиком, – и распахнул дверь.