Настя снова вцепилась в бокал с коктейлем и опустошила его до дна.

– Эдик бы мне помог. А старая грымза убила его, чтобы он мне не достался!

– Ты о ком? – испугалась художница.

– О Таньке Ветровой, конечно. Ведьма! Не отпустила его со мной и не простила свое увольнение. Я, конечно, все понимаю, но убивать… Это бесчеловечно! Они столько лет были знакомы!

– Настя, что ты говоришь? При чем тут Таня? Почему ты думаешь на нее? Да на ней лица не было, когда мы его нашли! Я же была с Таней в тот момент, ее потом чуть не с нервным срывом на «Скорой» увезли! – возмутилась Груня.

– А кому еще могло понадобиться Эдика убивать? Ясное дело – только ей! Она и сама говорила, что убьет его за свое унижение. А Танька может, с ее-то ненормальной психикой… Я сама ее боюсь. И то же самое я сказала полицейским, которые подозревают, что убийство совершил кто-то из своих. А кроме Ветровой – больше некому! – Анастасия шмыгнула носом.

– Этого не может быть! Таня в тот день и вечер была со мной. Мы вместе с ней обнаружили мертвого Эдуарда, и она так плакала, что у меня чуть сердце не разорвалось!

– Плакала… Потому и плакала – переживала, что натворила. Да мне, собственно, все равно… Только я везде и всем повторю: Эдика убила Ветрова. И все! – Настя закрыла лицо руками.

Бармен показал Груне на пальцах и с помощью мимики, что ее соседке уже хватит пить, коктейль был пятый. Художница кивнула, с грустью понимая, что именно ей сейчас придется тащить пьяное и зареванное тело старлетки в номер. И тут ее взгляд упал на пребывающего в полной задумчивости Николая Еремеевича, сидящего за столиком на одного.

«Да что ж это такое! Мне их всех придется собирать в баре и доставлять в кровати? – подумала она. – Лучше бы уж разрешили актерам убраться восвояси…»

Она оставила Настю и побежала к бывшему ведущему актеру труппы.

– И ты тут?

– Что? Ах, да… Рад видеть тебя, Груня, – сказал тот абсолютно трезвым голосом.

Аграфена покосилась на его полный исконно русского размера стакан.

– Это минералка, – перехватил ее взгляд Николай Еремеевич.

Глаза Груши стали еще больше и удивленнее.

– Минералка?

– Именно так.

– Очень не похоже на тебя. Думаю, что ты понимаешь, о чем я.

– Понимаю. Но сейчас я собрался, Тане очень плохо, и я просто обязан ее поддержать.

– Ну, хоть кому-то нынешняя ситуация пошла на пользу, – вздохнула Аграфена.

И тут со стороны барной стойки раздался грохот. Это Настя брякнулась на пол вместе с высокой табуреткой, на которой старлетка сидела.

Груня с Николаем Еремеевичем поспешили к ней на помощь и, подняв под руки, поволокли к выходу под заинтересованные и осуждающие взоры окружающих людей. Кто-то даже успел посмеяться над ними.

Уже в номере Настя вдруг внимательно посмотрела на художницу и приложила указательный палец к губам.

– Тише… При нем – молчок! Коле тоже было выгодно убрать Эдика – теперь его несравненная Таня принадлежит только ему. Он всегда ее ревновал, вот и заливал горе водкой!

После этих слов красотка, как говорится, отрубилась.

– Так переживает… – пожала плечами Груня.

– Ну да, за себя переживает, ведь потерпела полное фиаско. Так долго обхаживала Эдика, а едва добилась своего, снова стала никем, – кивнул Николай Еремеевич. – Ничего, молодая еще, оклемается… Хотя такой щелчок по носу!

– Что там с Татьяной? – спросила у него Груша.

– Не хочет никого видеть. Плачет и говорит, что ее жизнь потеряла смысл, – повел плечом актер. – Но она – сильная натура, и я надеюсь, что скоро сможет смириться с потерей своего режиссера.

– Мы все привязаны были к Эдуарду, он был нашим центром, душой театра, со всеми своими недостатками и достоинствами, – грустно проговорила Аграфена.

– Не думай, что я рад. Он был моим другом, – сказал Николай Еремеевич.

Груня открыла форточку, чтобы впустить свежий воздух в комнату.

– Я ни о чем таком не думаю. И вообще, пусть полиция думает. Ведь кто-то же Эдика убил, то есть отравил.

– Готовься и ты к допросу с пристрастием, – усмехнулся мужчина.

– Да?

– Допрашивают всех. А кого Эдуард уволил, тех особенно. Считается, что это хороший мотив, – пояснил Николай Еремеевич.

– Если бы все уволенные убивали своих бывших работодателей, то их уже бы не осталось, – буркнула Груша. – Нам с Таней повезло – мы были вместе, следовательно, обеспечиваем друг другу алиби.

– Вряд ли такое алиби возьмут в серьезный расчет. Может, вы вдвоем его и отравили, из мести? Женская обида – страшная сила! – Николай Еремеевич в трезвом состоянии выглядел весьма нервно, чувствовалось, что ему явно чего-то не хватает.

– Кстати, а где был ты? – спросила Груня. – Следуя твоей логике, ты тоже под большим подозрением, ведь нас троих уволили. Мы с Таней были вместе, а ты где был?

– Ты серьезно? – улыбнулся безработный артист.

– Серьезнее не бывает. А что?

– Ну, во-первых, ты не полиция, чтобы я держал ответ перед тобой. А во-вторых, логика не моя, а полицейских, это их умозаключение, что убить режиссера могли те, кого он выгнал из труппы.

– Да ладно тебе, я пошутила. Всего лишь спросила. Я тоже переживаю за ситуацию, – не сдавалась художница.

– Во всем виновата ты! – вдруг заявил Николай Еремеевич. Груша вздрогнула, но он тут же добавил: – Если бы не ты, то мы не прилетели бы сюда и ничего бы этого не случилось. Не знаю, что именно хотел Марк от своей дочери, приглашая ее сюда вместе со всеми коллегами, но у него явно ничего не получилось. Одно несчастье следует за другим. Мы все здесь как будто подорвались на минном поле.

– Несчастья идут от людей живых, а не мертвых, – не согласилась Аграфена.

– И из всех живых людей ты выбрала для допроса меня? – Николай Еремеевич ослабил галстук.

– Ты очень нервно отреагировал на мой вопрос, а я всего лишь поинтересовалась. – Груня как-то напряглась, не понимая, куда может затянуть ее этот неприятный разговор.

– Давай выпьем, – предложил актер.

– Ты же бросил!

– Сейчас опять начну – после твоих подозрений.

– Хорошо, только давай уйдем из номера Насти, пусть она отдохнет. И потом, не подозреваю я никого, пусть преступника ищут профессионалы.

– Как скажешь.

Они пошли в номер Николая Еремеевича, где царил полный бардак, то есть просто холостяцкий хаос.

– Извини, у меня тут…

– Ничего-ничего, одинокий мужчина имеет право на легкий беспорядок, – успокоила его Груня.