– Ничего такого у меня и в мыслях не было, – возразила я. – Я решила, что ты меня просто сторонишься.

Она тряхнула головой.

– Ничего я тебя не сторонилась. Просто хотела дать тебе время. Даже цветы послала.

– Что? – Тут до меня дошло. – Лилии мне прислала ты?

Она сделала большие глаза – эта ее мимика мне была хорошо знакома. Типа, ясное дело, лилии послала я.

– Да, положила на крыльцо. С письмом. Даже подпись поставила. Харпер, я не собиралась делать из этого никакой тайны.

Но я только покачала головой – вернулась в памяти к тому дню, чтобы понять простую истину.

– Я письмо не получила, – сказала я. – А про цветы Руби сказала, что это от нее.

Тейт словно окаменела, скулы заострились – будь Руби жива, ей бы сейчас не поздоровилось. Ведь наши с Тейт пути разошлись именно из-за Руби. Именно она запустила эту тему, мол, в моей дружбе с Тейт нет ничего хорошего. Убедила меня, что мой настоящий друг – это она. Единственный.

Мне хотелось спросить Тейт, что было в том письме. Что она хотела мне сказать. Хотелось сделать шаг навстречу, вернуться в прошлое, принять другие решения, которые многое в моей жизни изменили бы. Но разве сейчас это возможно? Слишком большая пропасть между нами. Один шажок, потом другой, и вот ты уже так далеко, что назад не вернешься. Да и с чего его начнешь, этот путь назад?

– Н-да, – сказала она. Н-да. Но вот мы все равно здесь, стоим друг напротив друга.

Повисла тишина, слышалось только жужжание холодильника, со щелчком включился кондиционер, по дому распространяется белый шум, хранящий наши тайны.

– Тейт, можно вопрос? – спросила я негромко.

– Валяй, – согласилась она, как всегда, решительно.

– Господин Монахан сказал, что в ту ночь видел Руби, – начала я, подбираясь к вопросу.

– В какую ночь? – спросила она и быстро отвернулась, хвост взвился у нее за спиной, будто она что-то забыла. Будто знала, о чем я хочу ее спросить.

– Когда убили Труэттов.

– Понятно. – Тейт открыла холодильник, достала лимонад, из шкафчика вытащила две чашки. – Будешь?

– Нет, спасибо. – Она стала наливать лимонад, поддерживая кувшин у дна. – Так вот, он сказал, что Руби возвращалась домой по нашей улице. Но тогда ее засекла бы твоя камера. Верно?

Она поставила кувшин, сделала глоток, потом еще больше наклонила чашку и опорожнила ее залпом.

– Господи, теперь этот номер уже не работает.

Она засмеялась, но тут же оборвала себя.

– Тейт! – Я вспомнила, что сказала адвокат Руби в новостной программе: была улика, которую уничтожили. А что им говорил Чейз? Не надо ничего усложнять. Я слышала, как ругались Тейт и Хавьер, их голоса летели из кухонного окна. За этими стенами собиралась гроза. – Ты ее в ту ночь видела?

Она с силой поставила чашку на стойку, так что жидкость выплеснулась через край.

– Она умерла. Теперь это не имеет значения.

– Имеет, очень даже имеет, – не согласилась я. Ведь ее кто-то убил. И я напросилась в дом к людям, которые могли уничтожить улику. Кстати, скоро явится и Хавьер.

– Нет, поверь мне, не имеет.

– Кого-то еще твоя камера засекла? Одну из дочек Шарлотты?

В ее глазах мелькнуло изумление.

– Дочек Шарлотты? Нет, с чего ты это взяла? Это была она, и только она. Руби.

Значит, это правда. Господин Монахан был прав. Камера Тейт и Хавьера засекла Руби.

– Но почему ты это скрыла?

– Потому! – Тейт всплеснула руками. – Потому что нельзя вырвать кусочек на тридцать секунд, когда мимо шла Руби. Нужно было показать всю запись. С полуночи до двух, полиция просила именно это, так же?

Я кивнула, не очень понимая ход ее мыслей.

– Я преподаю в школе, – сказала она. – В средней школе. И Хавьер тоже. И нельзя показать все, – голос ее надломился, она почти шептала, – все, что записала камера. Нельзя.

– Тейт, я не пойму, к чему ты клонишь.

Она допила лимонад, поставила чашку на стойку вверх дном, еще раз перевернула, потом посмотрела мне прямо в глаза, словно на что-то решилась.

– Мы вернулись после полуночи, – сообщила она.

Я кивнула, ожидая продолжения. Пока ничего нового она не сказала.

– Вы были в гостях у друзей.

– Были. И изрядно выпили.

И камера засекла, как они, пошатываясь, доплелись до своей двери? Но при чем тут полиция? Супруги Кора испугались, что из-за такой ерунды им станут шить дело?

– Мы сбили оленя, – едва она это сказала, широко распахнув глаза, слова полились потоком, будто давно рвались наружу. – Дело было плохо, Харпер. Серьезная авария. Как минимум надо было менять бампер. Нам повезло, что вернулись домой целыми и невредимыми, – Тейт зажмурилась. – Что вообще добрались до дома. Жутко рисковали. Но решили, что надо ехать, обязательно добраться до дома, а камера, она ведь все записывает, – она показала на входную дверь. – И показала нас в лучшем виде – мы буквально вывалились из машины, едва стояли на ногах. И что мы сделали? Вывели из гаража вторую машину, а разбитую упрятали внутрь. Чтобы отдать ее в ремонт, сначала надо протрезветь, так? И пришлось сделать вид, что оленя мы сбили в другой раз. Решили, что скажем – это было на следующий день. И тогда спокойно отдадим машину в ремонт.

Она поднесла руку ко рту, пальцы дрожали.

– Откуда мы могли знать, что все так обернется? Утром приехала полиция, я сначала решила – это за нами. Всю ночь кошмары снились, будто мы сбили не оленя, а человека. Ведь вся наша жизнь… запросто могла рухнуть.

Ее затрясло, и эта дрожь передалась мне. Вот они, мелочи, которые мы скрываем, чтобы прикрыть себя. Совершаем глупости, чтобы обелить себя, а другого при этом подставляем.

– Хавьеру пришлось взять машину в аренду, и соседи, естественно, заинтересовались, потому что не могли понять, что делает на их улице незнакомая машина. Девочки Шарлотты даже испугались. Мы тогда все испугались, помнишь? И сказали, что эту машину мы купили. В обмен на старую. Теперь будем ездить на этой. Это от отчаяния и по дурости, но к Руби это не имело никакого отношения. И никак бы ее не оправдало. А скажи мы правду, наша жизнь была бы разбита.

– Имело, – не согласилась я. Важно состыковать, где была Руби и когда. А запись на камере – это доказательство. – Никто не знал, что она шла по улице. Вот тебе и нестыковка.

– Если кто и виноват, так это ты, – сказала Тейт, повернувшись ко мне. Ага, с больной головы на