– Значит, за атаками может стоять иностранное правительство, – предполагает она.

– Нет, – возражает Альберт, глядя в телефон. – За них только что взяла в «Твиттере» ответственность анонимная группировка.

– Чего они требуют?

– Понятия не имею. Зачастую им ничего и не нужно, кроме хаоса и террора.

На экране появляется студия, женщина-ведущая с потрясенным видом что-то говорит в камеру.

– Включите звук, Альберт, – просит Шоу.

«На фоне противоречивых сообщений о террористических атаках в Нью-Йорке и Сан-Франциско в «Гардиан» только что вышла статья Гленна Гринвальда, в которой утверждается, что американское правительство уже шесть месяцев располагает технологией под названием «кресло памяти», похищенной им у частной компании. Гринвальд полагает, что кресло памяти позволяет сознанию сидящего в нем вернуться в прошлое. Согласно его конфиденциальным источникам, именно использование кресла вызвало синдром ложной памяти, загадочное заболевание…»

Альберт выключает звук.

– Мы немедленно должны что-то предпринять, – говорит он. – В любой момент может произойти сдвиг реальности – в совершенно другой мир или вообще в небытие.

Шоу, который все это время беспокойно ходил взад-вперед, плюхается на стул и поднимает взгляд на Хелену.

– Зря я вас не послушал.

– Сейчас не до сожалений…

– Я думал, кресло послужит добру. Я собирался посвятить остаток жизни…

– Это неважно. Если бы вы меня послушали и уничтожили кресло, сейчас мы были бы совершенно беспомощны.

Шоу бросает взгляд на телефон.

– Сюда направляется мое начальство.

– Сколько у нас времени?

– Они вылетают из Вашингтона, то есть около получаса. Намереваются взять все под свой контроль.

– Нас сюда уже и близко не подпустят, – комментирует Альберт.

– Отправляем Тимони в прошлое, – говорит Шоу.

– Как далеко? – спрашивает Альберт.

– До того, как были взломаны серверы Слейда. Теперь, когда мы знаем, где находится здание, мы можем провести операцию по его захвату еще раньше. Взлома не будет, и мы останемся единственными обладателями кресла.

– Пока не вернемся в нынешний день, – уточняет Альберт, – и мир не вспомнит про хаос, разразившийся сегодня утром.

– А после этого те, кто сейчас располагает креслом, просто построят его заново, основываясь на мертвых воспоминаниях, – вторит ему Хелена. – В точности как Слейд. Без чертежей это будет сложней, но все равно возможно. Нам потребуется больше времени.

Она встает, подходит к терминалу, надевает шлем и садится в кресло.

– Что вы делаете? – спрашивает Шоу.

– А по-вашему, что? Радж. Помоги-ка. Мне нужно записать воспоминание.

Радж, Шоу и Альберт, сидя за столом, обмениваются взглядами.

– Что вы делаете, Хелена? – повторяет Шоу.

– Пытаюсь вытащить нас из задницы.

– Каким образом?

– Джон, мать вашу, нельзя меня просто послушаться, что ли?! – орет она на него. – У нас нет времени. Я вас поддерживала, давала советы, я все время вас слушалась. Теперь ваша очередь.

Шоу вздыхает, кажется, силы его покинули. Она прекрасно знает, что это такое – отказаться от связанных с креслом перспектив. Дело даже не в разочаровании от утраты тех научных и гуманитарных возможностей, которые оно могло бы дать в идеальных условиях. Нет, дело в понимании – человечество несовершенно настолько, что никогда не будет готово воспользоваться подобной мощью.

– Хорошо, – кивает он наконец. – Включай кресло, Радж.

* * *

Девушка впервые пробует на вкус, что такое настоящая свобода.

Ранним вечером она выходит из двухэтажного фермерского домика и забирается в бело-синий пикап «Шевроле» семьдесят восьмого года выпуска – в семье это единственная машина.

Она особо и не надеялась, что родители подарят ей на шестнадцатилетие, которое было два дня назад, собственный автомобиль. Она планирует провести следующее лето, работая спасателем на пляже и нянькой – возможно, ей удастся сколотить достаточно денег на машину.

Родители стоят на крыльце, вечно слегка проседающем, и с гордостью наблюдают, как она вставляет ключ в замок зажигания.

Мама делает снимок «полароидом».

Машина с ревом заводится, а она удивляется тому, как пусто внутри.

Ни папы на пассажирском сиденье.

Ни мамы посередине.

Она здесь одна.

Можно слушать такую музыку, которую ей хочется, и так громко, как ей хочется. Она может ехать, куда ей взбредет в голову, и так быстро, как пожелает.

Хотя, само собой, ничего безумного она делать не собирается.

В свой первый самостоятельный выезд единственный риск, на который она готова решиться, – вылазка в отдаленные таинственные дебри небольшого магазинчика при бензоколонке в полутора милях от дома.

Ее переполняет энергия, так что она включает передачу и не спеша разгоняет пикап вдоль подъездной дорожки, высунув в окно левую руку, чтобы помахать родителям.

Узкая дорога перед домом пуста.

Она выезжает на нее и включает радио. Университетская радиостанция в Боулдере передает новую песню Джорджа Майкла, и она во весь голос подпевает. Поля проносятся мимо, а будущее кажется все ближе и ближе. Может статься, оно уже наступило.

Вдали появляются огни бензоколонки, она убирает ногу с педали газа и в этот миг чувствует резкую боль где-то внутри головы.

В глазах темнеет, сердце громко бухает в груди, она едва не врезается в один из насосов.

Припарковавшись рядом с магазинчиком, она глушит мотор и начинает массировать большими пальцами виски, пытаясь унять жгучую боль, однако та лишь усиливается и усиливается – она уже боится, что ее вот-вот стошнит.

Затем происходит нечто чрезвычайно странное.

Ее правая рука тянется к рулевой колонке и берется за ключ.

– Это еще что? – спрашивает она вслух.

Поскольку руку она не протягивала.

Потом она видит, как рука поворачивает ключ и заводит мотор, ложится на рычаг коробки передач, включает заднюю.

Ничего такого не желая, она тем не менее оборачивается и смотрит через стекло, сдавая назад, чтобы выехать с парковки, потом переключается с задней на обычную передачу.

Это не я веду машину, я ничего не делаю, думает она, а пикап разгоняется по шоссе обратно, в сторону дома.