По краям ее поля зрения постепенно наползает темнота, Передовой хребет и огни Боулдера отдаляются, мутнеют, словно она медленно проваливается в глубокий колодец. Она хочет закричать, остановить все это, но она лишь пассажир в собственном теле, не способна говорить, не чувствует запахов, вообще ничего не чувствует.

Звуки радио превратились в еле слышный шепот, маленькая светлая точка – все, что осталось от ее сознания – мигает и гаснет.

Хелена

15 октября 1986 г.

Хелена выруливает на подъездную дорожку к двухэтажному фермерскому домику, где она выросла, с каждым моментом все больше чувствуя себя на месте в этой совсем юной собственной версии. Домик кажется меньше размером и отнюдь не таким представительным, каким он ей запомнился, а совсем хрупким, особенно на фоне синей горной гряды, протянувшейся через равнину в каких-то десяти милях отсюда. Хелена паркуется, выключает мотор и смотрит в зеркало заднего вида на себя в шестнадцать лет.

Ни единой морщинки.

Зато полно веснушек.

Чистый, ясный взгляд зеленых глаз.

Совсем дитя.

Дверь пикапа скрипит – она открывает ее плечом и ступает в траву. Ветерок несет с собой сладковатый влажный аромат расположенной неподалеку молочной фермы – безусловно, если у дома и есть запах, то именно этот.

Хелена с непривычной легкостью взбегает по истертым ступеням крыльца.

Первое, что она слышит, отворив дверь и шагая внутрь – приглушенную разноголосицу из телевизора. Другие звуки доносятся из кухни в конце коридора, идущего от самой лестницы – там что-то размешивается, позвякивают кастрюли, льется вода. Дом наполняет аромат запекающейся в духовке курицы.

Хелена заглядывает в гостиную. Папа сидит в кресле, задрав ноги на стул, и делает то же самое, что делал каждый вечер рабочего дня, насколько ей помнится из детства – смотрит выпуск «Всемирных новостей». Ведущий сообщает, что Нобелевская премия мира присуждена Эли Визелю[25].

– Как прокатилась? – спрашивает папа.

Она понимает, что дети чересчур зациклены на себе, чтобы по-настоящему разглядеть собственных родителей, пока те в расцвете лет. Сейчас она видит папу таким, каким никогда раньше не видела. Молодой, красивый. Ему еще сорока не исполнилось. Она просто глаз не может оторвать.

– Прикольно. – Собственный голос кажется ей странным – он слишком высокий и мягкий.

Папа оборачивается к ней от телевизора, но она уже успела вытереть слезы.

– Завтра мне машина не нужна, уточни у мамы – если она тоже никуда не собирается, можешь на ней в школу поехать.

С каждой секундой действительность все тверже, все основательней.

Хелена подходит к креслу, наклоняется и обвивает руками шею отца.

– Это еще зачем? – спрашивает он.

От него пахнет одеколоном «Олд Спайс», отросшая за день щетина слегка скребет Хелене щеку – она чуть было снова не ударяется в слезы.

– Потому что ты мой папа, – шепчет она.

Потом проходит в кухню через столовую – мама, опершись на кухонную стойку, курит и читает женский роман в мягкой обложке. Последний раз Хелена видела ее в доме престарелых рядом с Боулдером двадцать четыре года спустя – тело еще кое-как держалось, сознание уже угасло. Всему этому только предстоит случиться. Сейчас на маме голубые джинсы и блузка на пуговицах. Завивка и челка по моде восьмидесятых – и это лучшее время в ее жизни.

Хелена пересекает кухоньку и крепко обнимает маму. Она снова плачет и не может остановиться.

– Хелена, что случилось?

– Ничего.

– Ты что, машину стукнула?

Хелена отрицательно мотает головой.

– Просто эмоции.

– С чего вдруг?

– Сама не знаю.

Она чувствует, как материнская рука гладит ее по голове, от мамы пахнет сигаретным дымом и сквозь него духами – как обычно, «Эсте Лаудер».

– Когда взрослеешь, всегда немного страшно, – говорит мама.

Хелене сложно осознать, что она здесь. Какие-то несколько минут назад она задыхалась в депривационной капсуле за полторы тысячи миль и за тридцать три года отсюда.

– Помочь тебе с ужином? – спрашивает она и наконец отпускает маму.

– Не нужно, курица еще не запеклась. Ты точно в порядке?

– Угу.

– Когда все будет готово, я позову.

Хелена выходит из кухни и направляется по коридору к лестнице. Ступеньки выше, чем ей помнится, и намного скрипучей.

В комнате у нее бардак.

Как оно всегда и было.

Как всегда и будет во всех ее квартирах и кабинетах.

Она видит одежду, про которую давно позабыла. Мишку с оторванной лапой – она потеряет его уже в университете. Кассетный плеер – она его открывает, внутри прозрачная кассета, на наклейке значится INXS[26].

Хелена садится за маленький столик, который служит ей, чтобы делать уроки, и смотрит в окно – стекло старое, чуть покривилось и искажает картинку, так трогательно. За окном – огни Денвера в двадцати милях отсюда, к востоку от них фиолетовая равнина, а за ней – огромный, дикий, невидимый из дома мир. Хелена любила сидеть здесь, мечтая, какой будет ее жизнь.

Впрочем, ее самые безумные мечты к реальности даже и не приблизились.

На столе лежит учебник, рядом – незаконченная домашняя работа по клеточной биологии, которую завтра сдавать. В среднем ящике стола она находит тетрадь в черно-белой обложке, на ней написано «Хелена». Тетрадь она помнит. Она открывает ее, перелистывает страницы, исписанные наклонным полудетским почерком.

До сих пор, пользуясь креслом, Хелена еще ни разу не забывала события предыдущих временных линий, а сейчас опасается, что это может произойти. Нынешняя территория еще не изведана – она никогда не возвращалась так далеко и в столь юный возраст. Есть риск, что она забудет, откуда пришла и зачем она здесь. Хелена берет ручку, находит в дневнике чистую страницу, ставит сегодняшнее число и пишет себе сообщение, в котором объясняет все случившееся в предыдущих жизнях:

«Дорогая Хелена, 16 апреля 2019 года мир вспомнит про кресло памяти, которое ты изобрела. За тридцать три года ты должна придумать, как сделать, чтобы этого не случилось. Ты – единственная, кто может это предотвратить…»