– Вот смотрю я на вас и поражаюсь. Сама невинность! Когда я вам в больнице предлагал деньги, мной двигало благородное желание помочь. Я видел, как тяготит вас навязанная вам роль защитника этого прохиндея, как его фамилия? Ушаков, кажется? Ну да дело не в этом. Я понимал, что по своей доброй воле вряд ли бы вы взяли на себя его защиту. Кто он? Жулик без роду и племени, выискивающий своих жертв среди самых беззащитных: женщин, детей, стариков. Он едва не угробил мою жену, самого близкого, дорогого мне человека. И угробил бы, если бы не случай. Нужен он вам? Я считал, что нет. У вас нет резона, чтобы защищать его. Он не станет платить вам за услуги, он даже вряд ли поблагодарит вас. Я думал тогда, что мы друг друга поняли. Вы могли поговорить с моей женой, успокоить ее, заверить в том, что зло будет наказано…

– Но я поговорила с Екатериной Андреевной, я ее успокоила. Правда, о наказании зла речь тогда не шла. Я оставалась защитником Ушакова, и вряд ли с моей стороны было бы корректно…

– Да плевать я хотел на вашу корректность! – позабыв о приличиях, гаркнул Серебровский. – Вы, пользуясь болезнью и слабостью моей жены, внушили ей, что Ушаков оказался на месте происшествия случайно, а настоящий преступник сбежал! Версию, которая показалась бы смешной даже ребенку, вы накрепко вбили в сознание моей супруги! Вам ли не знать – моя Катя крайне порядочна, доверчива, добра, она до смерти боится обвинить кого-то невиновного. Конечно, она повелась на все эти ваши адвокатские хитрости. Она человек неискушенный, творческий, далекий от жизни. Но вы-то! Вы понимали, с кем имеете дело. Вы встречались с ней раз за разом, приходили к ней в больницу, заманивали ее к себе в офис, поджидали ее у кабинета следователя. У Катеньки никого нет, кроме меня. Ни коллег, ни подруг. Она купилась на ваше расположение. А вы тем временем обрабатывали ее, дурили ей голову, и все ради этого вашего Ушакова! Ну теперь, надеюсь, вы довольны, дело развалилось, вашего мерзавца выпускают.

– Ушакова выпускают? – изумилась Дубровская.

– Ой, вот только не надо демонстрировать мне степень вашего безмерного удивления! – поморщился Серебровский. – Потерпевшая на очной ставке заявляет, что ранее ошибалась, указывая на Ушакова. Что остается делать следователю, кроме того, как выпустить негодяя на улицу? Простите меня за фантазию, но если бы вам удалось встретиться с таким, как он, да не в уютном кабинете, а ночью в парке, один на один, вам был бы дан прекрасный шанс убедиться в пользе вашей профессии…

Дубровская наконец стала понимать, чем недоволен ее нежданный гость. Он считает, что решение отказаться от ранее данных показаний на Ушакова Катя приняла под воздействием адвоката!

– Ой, вы все неправильно поняли! – воскликнула она. – Я сама безмерно удивилась, когда меня вызвали на очную ставку и Катя вдруг заявила, что обозналась! Она даже вспомнила про осипший голос грабителя и дурной запах изо рта. Следователь был страшно недоволен, но уверяю вас, все решения Катя принимала самостоятельно. Я здесь совершенно ни при чем.

– Ну, конечно, конечно, – закивал Серебровский, выражая согласие, но потом вдруг наклонился вперед. – Проблема в том, что я не так легковерен, как моя дражайшая супруга, и вам не удастся обмануть меня хлопаньем ресниц. Как вы ее назвали? Катя? Я думаю, это характеризует ваши отношения как довольно близкие. Она вам, случайно, не доверяла некоторые семейные тайны?

Дубровская вспомнила вдруг о некоторых неожиданных признаниях Кати, которые Серебровский предпочел бы не разглашать: развод, попытку суицида. Положа руку на сердце, Елизавета не вытаскивала столь интимные подробности жизни потерпевшей клещами. Складывалось впечатление, что у Кати была потребность кому-то довериться. Аркадий был прав. У его жены не имелось близких людей, к которым можно было обратиться за помощью.

– Мы с вашей женой не стали подругами, – уклончиво ответила Лиза. – Да, я действительно навестила Катю в больнице, но сделала это не со злым умыслом. Мне сообщили о покушении на ее убийство. Не знаю почему, но мне показалось, что она нуждается в поддержке. В больнице я видела Светлану, близкую подругу вашей жены, и мы разговаривали…

– Могу представить, что наговорила вам эта рыжая стерва! Мне трудно представить, что объединяет ее с моей женой, но она всегда доставляла мне немало хлопот. Я всегда был против этой дружбы…

Конечно, против. Даже когда Серебровский сетовал на отсутствие у его жены подруг, он и словом не обмолвился о яркой красотке. Судя по всему, у них была взаимная нелюбовь. Аркадий говорил о юристе Светлане неохотно, словно само напоминание о ней вызывало у него зубную боль. А рыжая бестия буквально плевалась ядом, когда речь заходила о Серебровском.

– Ну да шут с ней, – продолжил Аркадий. – Меня мало интересуют такого рода особы. Вот что мне хотелось узнать от вас, так это то, на что вы рассчитывали, обрабатывая мою супругу. Что вы получили, деньги?

– Я, кажется, вам уже пояснила, что вы ошибаетесь, – терпеливо заметила Дубровская. – Вы же знаете, в это дело я вступила по назначению. Гонорар, который мне причитается от государства, такой незначительный, что смешно говорить о какой-то моей заинтересованности.

– Вы думаете, я поверю, что в больницу к моей жене вы приехали из простого человеческого участия? И это говорит мне адвокат? Боже мой, да вы даже шагу не сделаете, не запросив предварительно вознаграждения!

Он рассмеялся, но смех был злой. Он полагал, что Дубровская лжет ему самым бесстыдным образом, но аргументов в его арсенале было немного, что его страшно бесило.

– Следователь рассказал мне, как вы инструктировали мою жену во время очной ставки, – сказал он. – А потом вы болтали с ней на крыльце, видимо, обсуждая план дальнейших действий.

Дубровская вспомнила свой последний визит в Следственный комитет и ту беседу на крыльце, которую имел в виду Серебровский. Она спешила домой, к детям, а Катя задержала ее, толкуя что-то о неразделенной любви, разводе, попытке свести счеты с жизнью. Ей стало обидно, что ее поступки толкуют превратно, подозревают бог весть в чем. Много же удовлетворения она получила от этого дела, сражаясь поначалу с привередливым Ушаковым, который вовсе не сразу ей доверился, а потом испытывая придирки следователя, вечное нытье Кати и теперь еще беспочвенные обвинения ее супруга! Мерцалов бы немало покуражился над ней, узнав подробности ее взаимоотношений с фигурантами уголовного дела, и, подведя итог, заметил бы, что финансовая выгода для Дубровской близка к нулю, время потрачено бездарно, дети брошены, а домашнее хозяйство пришло в упадок.

– Вам не кажется, что, прежде чем прийти сюда и обвинить меня во всех смертных грехах, было бы разумно переговорить со своей женой? Вы не верите мне, я для вас посторонний человек, но Екатерине Андреевне вы поверите. Вряд ли она скажет обо мне хоть одно дурное слово, – произнесла она с обидой.

– Еще бы! Вы провели ее профессионально. Ну да еще не вечер! Думаете, я не найду на вас управу? – Серебровский смотрел на нее насмешливо. Он производил впечатление человека, у которого все схвачено. Дубровская поняла, что у нее могут быть неприятности. Не важно, что она ни в чем не виновата. Ей действительно не стоило встречаться с Катей.